Я дрался на «Тигре». Немецкие танкисты рассказывают - Артем Драбкин Страница 7

– Вы курили?

– Тогда – да, сейчас больше не курю. Я, когда уже стал офицером, всегда пытался получить в экипаж минимум двух некурящих: они отдавали мне сигареты. Когда выдавали сигареты, не спрашивали, куришь ты или нет. Мой водитель, который был у меня долгое время, был некурящий. Я был офицер, он был обер-ефрейтор, и я у него стрелял сигареты. В зависимости от позиции и ситуации, каждый солдат получал 6, 10 или 15 сигарет в день.

– Можно было купить сигареты?

– Изредка приезжали так называемые маркитанты, у которых можно было купить сигареты и алкоголь. В 1942 году на вокзале в Запорожье горел эшелон с 20 цистернами с бензином. Пехотный капитан сказал нам, что мы танками должны вытащить этот эшелон с вокзала. Мы двумя танками оттащили его. За это экипажи получили по 30-килограммовому бочонку с шоколадом.

– Где вы обычно спали?

– Как и русские – под танком или в танке. Копали яму и на нее наезжали. Если было надо, зимой танк маскировали снегом или ветками. Печки у нас не было, так что просто укрывались одеялами, которые возили на танке.

– У русских еще был брезент, накидка, чтобы накрывать танк и укрыться самому, у вас он был?

– Нет.

– Горячая пища всегда была?

– Нет. В 1941-м мы часто за день проходили 50–70 километров, и кухни не могли нас найти. Но русским было хуже. Они были гораздо голоднее, чем мы. Русский хлеб был такой клеклый! Вообще у нас всегда было достаточно еды, но регулярного горячего питания у нас не было.

Если говорить о снабжении, то надо сказать следующее. В каждой роте было отделение снабжения и кухня. Кухня была смонтирована на полноприводном грузовике, там были повар и два его помощника, чаще всего ХИВИ. При запросе питания надо было докладывать численность. Отвечала ли она количеству едоков, количеству голов, дневной численности или боевой численности, я не могу уже точно сказать. Поскольку горячей пищи мы частенько не видели, у нас с собой все время был запас, так называемое «холодное снабжение». В самом танке для него не было достаточно места. Поэтому у нас было два или три так называемых «ящика для жратвы», которые монтировали на крыльях гусениц. Недостатком было то, что эти ящики повреждались или уничтожались вражеским огнем. Зимой хлеб, находящийся в них, замерзал. Тогда от буханки топором отрубали кусок, который оттаивали в кармане брюк. Когда определенный слой хлеба размораживался, его скусывали зубами, и так, пока кусок не съедался. Пытались укрепить мешок с хлебом за башней, над теплым мотором, но из этой затеи ничего не вышло.

– Русские солдаты ругали немецкий хлеб, упакованный в целлофан…

– Я хлеб, упакованный в целлофан, вообще никогда не получал. Нет! Никогда! Вообще никогда!

– А что вы обычно ели?

– Ржаной хлеб. Мясные консервы. Если колбаса была в банках, то она была немецкая, а если свежая, то откуда-то из России. В каждой дивизии была рота хлебопеков и рота мясников.

– Что вы делали, чтобы спастись от холода? Были какие-то хитрости?

– Мы дрожали. В первую зиму у нас не было зимней одежды. Во вторую зиму мы ее получили. Когда мы получали зимние сапоги, мы старались взять сапоги на два номера больше, и засовывали туда солому или газеты. Был приказ под одежду наматывать газеты, но они все время съезжали, это было неудобно. У нас, танкистов, основной проблемой были ноги. Танки железные, ноги мерзли.

– Ботинки из соломы делали?

– Да, но потом запретили, поскольку можно было застрять в танке. Это было хорошо, но непрактично, воевать в них было нельзя.

– Русским солдатам зимой давали водку, вам давали?

– Нам не давали, нет. Мы захватывали алкоголь у русских в качестве трофея, но его у нас сразу забирали, чтобы мы не напились.

– Трофеи брали?

– У пленных мы ничего не брали. С мертвых снимали валенки. Полушубки не брали – лучше было не носить никаких русских вещей, потому что если в них попасть в плен, то тебя сразу застрелят.

– Чего вы больше боялись – быть раненым, погибнуть или попасть в плен?

– Быть раненым в бою – это нормально. Все знали, что тебя могут ранить. Попасть в плен мы боялись. Особенно потому, что у нас была черная униформа, а всех тех, у кого была черная униформа, сразу же убивали.

– Русские использовали противотанковых собак, вы их видели или что-то слышали?

– Да, слышал, что у русских есть собаки, которые ложатся под танки, но я это рассматривал как сказку.

– Какое было моральное состояние немецких войск к зиме?

– Я должен вам сказать, что мы были уверены в том, что мы все делаем правильно. Мы были уверены в том, что мы ведем войну ради нашего отечества. В церквях молились за нашу победу, священники молились, чтобы Бог был с нами, а не с другими. Поэтому я больше не верю…

– Поражение под Москвой вы восприняли как временную неудачу или как поворот в войне?

– Как поворот в войне я его не воспринимал. Мы просто думали, что мы не рассчитывали на такой холод и на проблемы, связанные с ним.

В конце ноября 1941 года наши силы уже заканчивались, но мы все еще пытались овладеть Тулой. Перед городом была пологая долина, перегороженная противотанковым рвом. Сровнять его артиллерией было невозможно, потому что у нас не хватало боеприпасов, саперы подорвать его также не могли, поскольку любое движение машин или людей вызывало сильный огонь русской артиллерии и минометов. Разобрав деревенские дома, на корму шести или восьми танков саперы укрепили веревками бревна. На следующее утро эти танки на максимальной скорости должны были проскочить полтора километра, что отделяли нашу передовую от рва, развернуться кормой, экипажи должны были перерубить веревки топорами.

Так и получилось. Танки подъехали к противотанковому рву. Русские немедленно открыли огонь из всех имеющихся у них орудий. Скоро мы перестали что-либо видеть, земля тряслась, каждый танк был окружен взрывами, дымом и огнем. Это был ад! Один из танков с бревнами свалился в ров, но остальные сбросили свой груз так, как это было задумано. Танки второй и третьей волны переехали через ров по проложенному настилу и вышли к высотам прямо перед городом, за ними шли гренадеры на бронетранспортерах и мы на танках Pz-II.

Я поднялся на высоту и увидел красные тормозные огни городского трамвая. В этот момент по нам попали. Танк сразу же загорелся, я успел выскочить, а водитель и радист сгорели, не успев покинуть танк. Выскочив из танка, я получил ранение большим осколком мины в ногу, а через короткое время еще пять осколков в бедро. Маленький осколок попал мне в правый глаз, я его не заметил, его мне удалили только в госпитале в Германии. Вскоре подошли санитары и вытащили меня с поля боя, а после обеда меня с еще тремя ранеными товарищами отвезли на главный перевязочный пункт «Ясная поляна». Там меня прооперировали и после операции положили во флигеле. Неожиданно прилетел русский самолет и обстрелял дом, несмотря на вывешенный флаг с красным крестом. На следующий день нас в заполненных соломой товарных вагонах перевезли в госпиталь в Орел. Там я лечился, пока не стал транспортабельным. Примерно через две недели нас погрузили в теплый санитарный поезд, который привез меня в Грюнберг в Силезии.