История зеркала - Анна Нимова Страница 7

Удивительно, но в ту ночь я заснул сразу после его ухода. И странные сны явились ко мне: лежа на жестком полу, я грезил, как вокруг распускается сад, и цветы в нем на невиданно длинных стеблях то высились каждый на своем месте, то начинали кружиться, раскачиваясь и выгибаясь, их лепестки вихрем летели над моей головой. Цветы умели разговаривать, склоняясь, шептались между собой, но я ничего не разобрал, кроме своего имени.

Потом увидел двух девушек, похожие, словно сестры, совсем крохотные, они носились наперегонки друг за другом, и голоса их перекликались, только что совсем близко и вскоре едва слышно, где-то вдали. Во сне мне показалось, что это племянницы хозяина, я окликнул их, но когда они подбежали, понял свою ошибку: их лица оказались совсем незнакомы. Тонкие невесомые фигурки почти растворялись в воздухе, а глаза ласково и безмятежно смотрели на меня. Застенчиво я стоял с ними – ранее такие создания никогда мне не являлись.

Одна из девушек протянула руки, словно приглашая в свою забавную игру, и вдруг её глаза стали расти, меняться, пока не превратились в глаза Ансельми, такие же огромные, черные, со множеством отраженных огней, пляшущих в каком-то безудержном веселье. Девушка грубо схватила меня за плечи и принялась что было сил трясти…

– Оставь, оставь, я не сделал ничего дурного, – вскричал я и… проснулся.

За плечи, стараясь разбудить, держала мамаша Арно.

– Ну же, Корнелиус, ты совсем разоспался… Вставай скорее, господа хотят ехать, надо посмотреть, что там с лошадьми.

Не вполне проснувшись, я поднялся с пола. Перед глазами пробегали обрывки сна, но я не мог разобрать, что только снилось мне, а что действительно случилось прошлой ночью. Многое из того, что наполнило мою память за последний день, не соответствовало жизни, которую я привык вести, а потому казалось невозможным.

Проходя через таверну, я поискал глазами мальчика, но не нашел: то ли он вышел, то ли ещё спал. А может, он мне привиделся? За столом сидели двое пожилых мужчин – один из которых успел набросить плащ – и такие же заспанные, как я, королевские гвардейцы. Если всё остальное – сон, тогда действительно со мной происходит что-то неладное. Мне стало не по себе.

На дворе было морозно и темно, солнце ещё дремало на самом краю неба. Что-то зашуршало под ногами, приглядевшись, я рассмотрел остатки соломы, сначала не догадался, как она могла попасть на двор ночью, а потом вспомнил: мы ведь переносили тюфяки. Надо же, я и не заметил, как из них сыпалась солома, будет теперь папаше Арно чем занять меня утром пораньше.

Я прошел к лошадям, когда же взялся за ручку, чтобы открыть дверь в стойло, на мое плечо опустилась чья-то рука. От неожиданности я сильно вздрогнул, оглянувшись, увидел Ансельми.

– Видел, как ты вышел и решил пойти за тобой.

Я же не нашел ничего лучше, чем сказать:

– Почему ты так решил?

Ансельми усмехнулся.

– Не думаю, что иначе нам удалось бы с тобой попрощаться, уж больно хозяин твой суров. А знаешь, я решил, что оставлю его тебе.

И в руку мою легла знакомая оправа. Значит, это был не сон – я почувствовал на душе облегчение.

– Только спрячь хорошенько и никому не показывай. А то отберут да тебя же поколотят. Я и сам раньше никому не говорил, что оно у меня есть. Просто вчера хотел рассказать, что мы будем делать в Париже, но без него ты бы не понял.

– А как же ты сам? – только и смог я спросить.

– Ну, я же буду работать в мастерской, наверняка мне что-нибудь перепадет.

Всё-таки я в нерешительности держал оправу в руке. Очевидно, превратно поняв мои сомнения, Ансельми поспешил объяснить:

– Ты не думай ничего плохого, мне его подарил один из мастеров, с которым довелось работать. На самом деле, на нем трещинки и для продажи всё равно не годилось, вот я и выпросил у мастера. Только осторожно обращайся: оно хрупкое, легко повредить. Слава Богу, вчера удалось поймать, когда ты выпустил его из рук, а то наверняка бы разбилось.

Я осторожно сжал ладонь.

– Из чего же оно сделано, если так легко разбить?

– Это долго объяснять, милый. Могу только сказать: как ни старались придать ему большую твердость, оно пожелало остаться таким, как ты его видишь, и мы бессильны против этого. Но многие, среди них – ваш король, готовы заплатить за него большие деньги, так что береги получше.

Я переводил взгляд с зеркала на Ансельми.

– Почему ты хочешь оставить его мне?

Его рука снова коснулась моего плеча.

– На счастье, как у нас говорят, просто на счастье. Пусть оно принесет тебе много счастья, Корнелиус.

И, повернувшись, он быстро зашагал к таверне. Я едва успел спросить:

– Скажи ещё раз, как ты его называешь?

– Зеркало, – не останавливаясь, ответил он мне.

* * *

8

После завтрака гости, расплатившись, отправились в свой путь. Я стоял возле двери таверны и видел, как последний всадник выехал за ворота. Не могу сказать, что мне стало грустно, нет, скорее, я был задумчив. За один день со мной приключилось столько, сколько не случалось за все годы жизни, но волнение не просто улеглось, а уступило место размышлению.

Когда совсем рассвело, я принялся собирать солому со двора, и у меня появилась возможность подумать о произошедшем. То, что Ансельми назвал зеркалом, я завернул в тряпицу и держал за пазухой, стараясь придумать, где его можно лучше спрятать подальше от чужих глаз. Двигаться приходилось осторожно, да ещё надо было придерживать зеркало рукой, чтобы не выскочило наружу. И каждый раз, когда я дотрагивался до него, в моих ушах звучал голос: Пусть оно принесет тебе много счастья, Корнелиус…

Кому-то будет трудно поверить, но смысл этих слов для меня тогда был не совсем ясен, я не знал или не понимал, что такое счастье. Счастлив ли я, проводя свои дни на дворе папаши Арно? У меня есть родители, крыша над головой, скромная еда – можно ли назвать это счастьем? Мне доводилось видеть нищих, таких истерзанных и грязных, что самая добрая душа не решалась дать им ночлег, да и сам я при их виде с содроганием закрывал глаза, бормоча: Несчастные… Мои хозяева по-своему добры ко мне, можно ли сказать, что я счастлив с ними? Однажды кузнец в нашей деревушке до полусмерти забил подмастерье, когда тот так ловко подковал лошадь, что бедное животное захромало… Самым страшным наказанием у папаши Арно до сих пор была тяжелая затрещина, значит, мне повезло и в этом. Так какого же счастья можно ещё пожелать? У меня пока нет собственных денег, но только по причине малолетства хозяин отдает мой скудный заработок отцу. Да и папаша Арно как-то обмолвился: если я буду хорошенько с ним трудиться, то со временем он передаст хозяйство в мои руки, ведь не вечно они смогут работать с женой… Может, в этом и будет мое счастье? Однако я смутно сознавал, что в пожелании Ансельми говорилось о чем-то ином.