Молодой Сталин - Саймон Себаг-Монтефиоре Страница 7

Сталин в 1907 году был невысокий, крепкий и очень скрытный человек со множеством прозвищ. Он был одет обычно в красную атласную рубаху, серое пальто и “фирменную” черную шляпу. Иногда он надевал традиционную грузинскую чоху; еще он любил носить белый кавказский башлык, эффектно перекинутый через плечо. Он всегда был в движении, часто в бегах, иногда для маскировки облачался в какую-нибудь униформу или уходил от облавы, переодеваясь в женское платье.

Он нравился женщинам, нередко напевал грузинские мелодии и декламировал стихи, был обаятелен и наделен чувством юмора, но при этом удивительно угрюм: странный грузин, по-северному холодный. Его горящие глаза становились медовыми, когда он был настроен дружелюбно, и желтели, когда он злился. Он еще не остановился окончательно на усах и короткой стрижке, которые носил в годы славы; иногда он отпускал бороду и длинные волосы с остатком юношеской рыжины, постепенно темнеющие. Веснушчатый, осповатый, ходил быстро, но прихрамывал, левая рука у него частично отнялась – последствие детских травм и болезней.

Неутомимый в деле, он фонтанировал идеями и изобретениями. Вдохновляемый жаждой к учебе и стремлением учить других, он лихорадочно проглатывал романы и сочинения по истории, но его любовь к литературе всегда заслоняло другое чувство: стремление командовать и повелевать, уничтожать врагов и мстить за неуважение. Терпеливый, спокойный и скромный, он мог быть и тщеславным, нахальным, обидчивым; дурной нрав в нем всегда грозил вырваться наружу.

Он принадлежал грузинской культуре чести и верности, был суровым реалистом, саркастичным циником и безжалостным убийцей par excellence: именно он создал большевистскую дружину грабежей и расправ, которую контролировал издали, как мафиозный дон. Он возвел в обычай крестьянскую грубость, которая отталкивала товарищей, но помогала скрывать его тонкие дарования от снобов-соперников.

Счастливо женатый на Като, он избрал бессердечное бродячее существование, которое, как он полагал, освобождало его от обычной морали или ответственности, от самой любви. Но, в то время как он писал о чужой мегаломании, он не догадывался, сколь велика его собственная жажда власти. Он наслаждался своей скрытностью. Когда он стучал в двери друзей и те спрашивали, кто там, он отвечал с показной важностью: “Некто в сером”.

Он был одним из первых профессиональных революционеров, и подполье было его естественной средой обитания, в которой он двигался с неуловимой кошачьей грацией – и коварством. Прирожденный экстремист и конспиратор, “некто в сером” был истинно верующим, “марксистом-фанатиком с юности”. Жестокие ритуалы сталинской тайной планеты кавказских заговорщиков позднее дадут о себе знать в идиосинкразической культуре управления Советского Союза8.

“Сталин начал эпоху ограблений”, – писал один из его коллег – зачинщиков грабежей, друг и земляк Иосиф Давришеви9. Раньше мы считали, что Сталин организовывал операции, но никогда не участвовал в них лично. Возможно, в тот день в 1907 году так оно и было, но теперь мы знаем, что Сталин, обыкновенно вооруженный маузером, принимал непосредственное участие в других ограблениях10.

Он всегда выискивал стóящую добычу и знал, что самые удачные ограбления банков подготавливаются изнутри. В тот раз у него было двое “инсайдеров”. Сначала он долго приручал полезного банковского служащего. Затем наткнулся на школьного друга, который, оказалось, работал в банковской почтовой службе. Сталин обрабатывал его несколько месяцев, и тот наконец обмолвился намеком, что 13 июля 1907 года в Тифлис прибудет огромная сумма денег – возможно, миллион рублей.

Этот главный “инсайдер” позже признавался, что помог осуществить это колоссальное ограбление только потому, что был поклонником романтической поэзии Сталина. Только в Грузии Сталин-поэт мог проложить дорогу Сталину-террористу11.

Сбежавшая лошадь мчалась по площади, увозя с собой фаэтон и лежащую в нем добычу. Кое-кто из бандитов запаниковал, но трое стрелков с поразительной скоростью побежали вслед. Бачуа Куприашвили сохранил спокойствие и двинулся прямо на лошадь. Он подбежал на небезопасное расстояние, но все-таки бросил лошади под живот еще одно “яблочко”. Взрывом у лошади выдрало кишки и оторвало ноги. Бачуа подбросило в воздух и швырнуло на мостовую.

Фаэтон опрокинулся. Бачуа выбыл из строя, но Датико Чибриашвили вскочил на карету и вытащил мешки с деньгами. Схватив мешки, он стал пробираться сквозь дым к улице Вельяминова. Но шайка рассеялась. Датико не убежал бы далеко с таким тяжелым грузом; деньги нужно было отдать – но кому?

Дым расступился – открывшаяся картина напоминала поле небольшого сражения. Все еще раздавались крики и выстрелы, а по мостовой, усеянной частями тел, текла кровь. Казаки и солдаты понемногу выглядывали из укрытий и тянулись к оружию. “Все товарищи, – писал Куприашвили, – действовали на совесть, за исключением троих: у этих сдали нервы, и они убежали”. Но Датико вдруг оказался совсем один. Он мешкал, не зная, что делать. Успех операции висел на волоске.

Действительно ли Сталин бросил первую бомбу с крыши особняка князя Сумбатова? Еще один источник, Петр Павленко, один из ручных писателей диктатора, утверждал, что Сталин сам принимал участие в налете на карету и был ранен осколком бомбы. Но это кажется маловероятным12. Сталин обычно держался в стороне от остальных – из соображений безопасности и потому, что он всегда полагал себя особенным13.

В 1920-х, согласно грузинским источникам, пьяный Камо уверял, что Сталин не принимал в ограблении активного участия, а был наблюдателем; это согласуется с другим, не слишком надежным источником, связанным с полицией, который указывал, что Сталин “смотрел на безжалостную бойню с сигаретой во рту, стоя во дворе усадьбы” на Головинском проспекте. Возможно, “усадьба” действительно была князя Сумбатова14. В молочных [8], духанах, сапожных мастерских, парикмахерских и галантерейных лавках было полно осведомителей охранки. Скорее всего, Сталин, мастер заговоров, блестяще умевший внезапно появиться и исчезнуть, уже был вдали от места событий, когда началась стрельба. Наиболее осведомленный источник сообщает, что он находился на железнодорожной станции15.

Здесь он легко мог поддерживать связь со своей сетью грузчиков и уличных мальчишек на Эриванской площади. Если бы эти ловкачи принесли ему дурные вести, он сел бы на поезд и исчез.

Когда казалось, что ограбление вот-вот сорвется, “капитан” Камо выехал на площадь в собственном фаэтоне: одной рукой он держал вожжи, другой – палил из маузера. В бешенстве от того, что план провалился, ругаясь во весь голос, “как настоящий капитан”, он нарезал круги по площади, тем самым возвращая ее себе. Потом он галопом подъехал к Датико, нагнулся и с помощью одной из девушек сгрузил мешки с деньгами в свой фаэтон. Резко развернув карету, он поскакал назад по бульвару мимо дворца наместника, который гудел как улей: туда стекались войска, казаки седлали коней, раздавались просьбы о подкреплении.

Камо заметил, что в противоположную сторону несется полицейская карета. В ней сидел А. Г. Балабанский, заместитель начальника полиции. “Деньги в безопасности! Скорее на площадь!” – закричал Камо. Балабанский пустился на площадь. Только на другой день он понял свою ошибку. Тогда он покончил с собой.