Рамсес II Великий. Судьба фараона - Жеральд Мессадье Страница 7

Было два часа пополудни.

Изнуренный пережитым волнением, опьяненный ароматом благовоний, который пришлось вдыхать несколько часов подряд, Па-Рамессу засыпал на ходу. Его мать обменялась несколькими словами с помощником хранителя гардероба, и тот испросил у старшего над ним разрешения уложить мальчика спать. Так и вышло, что Па-Рамессу тихонько поднялся наверх и на этот раз по собственной воле заснул, да так крепко, что даже трубы царской стражи не смогли его разбудить.

Когда же помощник хранителя гардероба пришел его разбудить, потому что настала пора отправляться с отцом и братом в баню, мальчику вдруг показалось, что он стал другим человеком.

Непоколебимая и непостижимая решимость родилась в нем. Наступит день — и он унаследует трон Рамсеса, Па-Рамессу знал это наверняка. Не важно, как скоро, но он станет фараоном. И он никогда не уступит того, что ему полагается, этому неизвестному сопернику, о чьем существовании он узнал из обрывков подслушанных разговоров, этому принцу одних с ним лет по имени Птахмос. Который, несомненно, был отпрыском предшествующей царской династии.

Нет, никогда!

Мальчик стиснул зубы, сжал кулаки.

В бане Па-Семоссу заметил, что младший брат не в настроении. Чуть позже, когда рабы уже массировали им спины и ноги, умащая кожу камфарным маслом, угрюмое молчание мальчика привлекло внимание Сети.

— Что-то случилось?

— Я хочу знать, кто мой соперник.

— Какой соперник? О чем ты?

Па-Рамессу выдержал сердитый взгляд своего отца.

— Его зовут Птахмос, — ответил он.

По недовольному выражению лица отца Па-Рамессу понял, что коснулся больной темы. Па-Семоссу ошарашенно смотрел на обоих. Было очевидно, что он впервые слышал это имя. Сети ничего не ответил. Банщики обтерли его тело, помогли надеть льняное одеяние и сандалии, потом проделали то же самое с его сыновьями. Под бдительным оком хранителя гардероба главный мастер по изготовлению париков привел в порядок прически будущего визиря и его отпрысков, после чего Сети направился к выходу, а оттуда — в трапезную.

— Где ты услышал о Птахмосе? — спросил он, пока они шли.

— Я о нем услышал, — ответил Па-Рамессу.

— Где?

— Когда шел подобрать свой волчок, который скатился с лестницы.

Ложь, шитая белыми нитками. Но Сети был слишком великодушен, чтобы настаивать. Главное — Па узнал о существовании соперника, а где и при каких обстоятельствах — не так уж важно.

— Где этот Птахмос, отец?

— Не знаю, сын. Я даже не уверен, что он существует на свете.

— Он существует, отец, — твердо заявил мальчик, и голос его дрогнул от нетерпения. — Он живет в Хет-Ка-Птахе, под покровительством жрецов храма Птаха.

— Что еще тебе известно, маленький демон? — со вздохом спросил Сети. Он говорил тихо, так, чтобы никто из свиты не слышал.

— Кормилица отдала его на попечение жрецов и показала печати его матери, которая к тому времени уже умерла.

Сети замер и вперил в сына строгий взгляд.

— Но кто может об этом знать?

— Отец, хранитель утренних тайн сказал жрецу из Уасета, что сейчас неподходящий момент для подобных новостей и нужно выждать какое-то время, прежде чем сообщать об этом первому придворному его величества.

Было очевидно, что Сети поражен тем, что мальчику известны такие подробности дела. Но времени на вопросы уже не было — они подошли к трапезной, где в этот вечер их ожидал ужин в компании его величества, Верховного жреца Пинедьема и пары десятков жрецов храма Амона, поэтому Сети надел на лицо приветливую улыбку, спрятав под ней свои истинные чувства.

Он подошел к группе чиновников, ожидавших прибытия его величества. Во время подобных мероприятий — и Па-Рамессу прекрасно об этом знал — дети должны вести себя безупречно, поэтому он проглотил свое плохое настроение и даже заставил себя довольно улыбнуться, когда дед величавой поступью, приличествующей божеству, воплощенному в человеческом теле, подошел к нему и погладил по щеке.

Ни Па-Семоссу, ни Тийи подобного внимания не удостоились. Младший ребенок в семье — и Па-Рамессу это знал — являлся своеобразным доказательством жизненной силы своей династии; уже своим существованием он подтверждал, что пыл юности в породившем его еще не угас.

* * *

В одном из храмов памяти, которых так много в царстве Птаха [8]и которые затерялись в песках и обречены на вечное забвение, если только на них не наткнутся случайно нечестивые расхитители могил, фрески на стенах рассказывают обычную и все же трогательную историю. Как-то девушка повстречала юношу. Прилавки, уставленные фруктами и тушками домашней птицы, говорят о том, что это случилось на рынке. Художник изобразил финики, дыни и оперение уток с удивительной достоверностью. Девушка царского происхождения, о чем свидетельствует ее картуш и изящество ее тонких запястий и лодыжек. Торс у нее прямой, как молодая пальма, а груди похожи на дыни, но насколько они ароматнее!

Она одинока, ее мир превратился в прах, как и ее династия, поверженная жрецами, ибо ее отец хотел возвести Солнечный Диск в ранг единственного божества. Непростительная ошибка, святотатство, ибо в своей очевидной единственности божество множественно. Любое живое существо, осмеливающееся отрицать это, опускается до нижайшего уровня невежества и уподобляется смертоносной склянке с ядом. Эта девушка, рожденная в изысканной роскоши, живет теперь с последней служанкой в хижине бедняков. Юноша же из среды военных, но из надписи на его картуше следует, что вне поля битвы он ласков и щедр, а зовут его «рожденный Хором», Хорамес. Художник не смог передать ни того, как они обменялись взглядами, ни глубины ночи, ни мгновения, когда встретились их губы. Он ограничился изображением поступка, их сблизившего: солдат подарил незнакомой девушке корзину яблок, и очень скоро она перестала быть незнакомкой. Художник не захотел придумывать слова, из которых было соткано, которыми было расшито покрывало на ложе, где они возлегли. Он просто поведал о том, что девушка зачала мальчика и ее возлюбленный был далеко, когда отчалила лодка, на которой она преждевременно отправилась на Великий Запад.