Кольцо странника - Марина Александрова Страница 7

Всеслав согласился отложить до завтра, но ночью проснулся от какой-то невнятной тревоги. Монастырские стены показались ему страшным узилищем. В распаленном детском воображении, населенном еще персонажами сказок, носились причудливые образы, создавая картины одна ужаснее другой. То казалось ему, что его замуровали в тесной келье, где нельзя даже сесть, и стоит он, изнемогая, лицом к кресту; то чудились черные, страшные ангелы, грозящие крючковатыми пальцами с образов...

Утром, придя в школу, он решил поговорить с отцом Илларионом. Другом ему стал тихий монах, сердечным, всепонимающим другом. Выслушав сомнения отрока, он грустно покачал головой:

– Это нечистый тебя смущал. А к чему у тебя мысли такие были?

– Я хотел поговорить с дядей о... о том, сам знаешь. Чтобы мне в монастыре остаться.

– Вон оно что... – протянул Илларион. – Не ожидал я от тебя этого, отрок милый. Жаждал всей душой, но не знал, что почуешь в себе призвание. Вся родня твоя – храбрые воины...

– Я не могу быть воином, – грустно сказал Всеслав. Никому бы из сверстников не решился в этом признаться, но Иллариону можно было сказать, он поймет. И правда – понял, закивал головой.

– Так, так. Правда, подмечал я, что противна тебе брань. Не стыдись этого. Кому-то – защищать свою землю в честном бою, кому-то – молиться за нее неустанно. Каждый выбирает, что ему лучше. А тебе к тому ж Господь талант дал...

– Какой такой талант? – удивился Всеслав.

– Как же, а малеванье-то? Ты ведь хоть что – хоть зверя, хоть человека так можешь изобразить, что ровно живые становятся. Кабы твой талант на благое дело направить – иконописец из тебя знатный бы вышел, каких не видала еще земля русская. Греческих-то мастеров у нас много, вот и утер бы им нос.

Всеслав усмехнулся.

– Я и не думал об этом...

– А ты подумай! – весело отвечал Илларион, и с этим они расстались.

Всеслав много думал потом о словах наставника. Та мысль, что он, ничем не примечательный отрок, имеет что-то, что отличает его от других, за что его можно ценить и дорожить им, была ему и неожиданна и приятна. Из лука стрелять да копье метать каждый может, для того большого ума не надобно! Честно сказать, Всеслав и в малеванье своем ничего особенного не видел, но раз отец Илларион думает иначе... И многие дивятся, когда увидят его работу – хоть фигурку глиняную, хоть что другое.

Наконец решился поговорить с дядей Тихоном, да лучше б не делал этого! Иль хотя бы начал разговор издалека, исподволь подвел бы к монастырю. Но мал еще был, неразумен, головушка горячая, вот и ляпнул с разбегу:

– Отпусти меня, дядя, в монастырь!

Дело за трапезой было. Тихон аж поперхнулся огненными щами, посмотрел, вытаращив глаза. Михайла тихонько засмеялся, взглянув на батюшкин лик – Тихон раздулся и покраснел, что твой самовар.

Едва сдержавшись, ответил ласково:

– Бог с тобой, племянничек! Ты посмотри на себя, какой ты у нас хлопчик удался – крепкий, статный, кровь с молоком... В военном деле удачлив, а хочешь себя под черный клобук спрятать? Не годится это.

Всеслав не готов был к отпору, молчал, потупясь.

– Да к тому ж, – продолжал дядька, – один ты кормилец у матери с сестрой. Сейчас, пока ты отрок, с тебя и спросу никакого нет, и я вам помогаю, не в упрек будь сказано. А как подрастешь – старшим в семье станешь. У Бога и без тебя всего много.

Михайла решил поддакнуть отцу:

– Правда, – начал он важно. – Что это тебе, братец, в голову за дурь взбрела... – но его прервал отец с помощью подзатыльника.

– А ты помалкивай! – рявкнул Тихон, наконец-то разозлившись. – Сам ни к чему не способен, на коне сидишь, как куль с г..., меча в руках не удержишь, а туда же! Чего ты-то в монахи не идешь?

– Нашли дурачка, – заныл Михайло, бочком вылезая из-за стола. – Там, чать, скукота одна!

Тихон хотел отвесить затрещину дерзкому сынку, но вместо этого кинул в него деревянной солонкой. Михайла притворно завыл и опрометью бросился из комнаты. Тихон устремил взор на племянника, который все время, пока происходила перепалка, сидел спокойно за столом, пережевывал кус недожаренного мяса.

– Скажи ты мне, что тебе в голову взбрело? – тихо, почти умоляюще спросил воевода. Странно, при взгляде на племянника, на этого ясноглазого, русокудрого отрока он испытывал что-то вроде смущения. Часто думалось ему, или даже, скорее, чувствовалось, что племянник знает что-то такое, о чем он, храбрый и мудрый воевода, даже и не догадывается. Или просто доселе мучила Тихона вина перед покойным братом?

– Ничего, – тихо ответил Всеслав, который тоже заробел, просто старался не показать вида. – Отец Илларион говорит, я в монастыре малевать смогу. И иконы, и все...

– Про то он и мне говорил, – задумчиво произнес Тихон. – Да только вот о чем тебя прошу: погоди ты с этим. Не решай теперь. Погоди, подрасти немного. Ты не знаешь пока радостей этого мира, потому тебе так легко от них отказаться. А когда поймешь, чего лишился – ох, как несладко тебе придется! Ан уж все, уж нерушимый обет дал. Давай так порешим: вот стукнет тебе пятнадцать весен – и вороти, что хочешь – слова противного не молвлю!

Так и порешили.