От варягов до Нобеля - Бенгт Янгфельдт Страница 68

Для тех, кто не смог покинуть Петроград, ситуация скоро стала отчаянной. Ранним летом 1918 г., когда голод в России был уже повсеместным, шведская миссия просила у Комитета Петроградского Красного Креста по помощи военнопленным мешок муки «для Скандинавского приюта, в котором пребывают престарелые женщины шведского происхождения». Однако положение было таково, что невозможно было раздобыть и мешка муки.

Недвижимость «Скандинавского благотворительного общества» на Ординарной улице, 18, где размещалась богадельня для старушек, состояла из двух деревянных двухэтажных домов. После того как управляющий Александер Тилландер в 1918 г. уехал из города, заботы об этой собственности взял на себя Юн Тунельд.

Несколько обитательниц приюта к тому времени умерли от голода, но двоих удалось спасти благодаря Тунельду, который также присматривал за тем, чтобы дома ремонтировались.

Еще в 1936 г., когда Тунельд покинул Ленинград, в этих зданиях, давно уже национализированных, жили шведские семьи. В своем требовании к советскому государству «Благотворительное общество» определило стоимость домов и земельного участка в 150 000 серебряных рублей; естественно, что никто никогда не услышал и звона этих денег. Не получили обратно и принадлежавших Обществу картин — написанных Хюго Бакманссоном маслом портретов шведских посланников и почетных членов «Скандинавского благотворительного общества».

Деятельность «Шведского общества» затухала по мере отъезда шведов из Петрограда. Выезд в основном завершился в 1919 г., в том же году, когда была учреждена «Русская комиссия по имуществу». «Шведское общество» тоже имело притязания к советскому государству. В письме комиссии от апреля 1923 г. председатель Общества Эмиль Хейльборн заявляет, что в помещении Общества осталось имущества на общую сумму в 20000 золотых рублей, в конторе банка «Юнкер&К°» 3000 наличных рублей, а также российские ценные бумаги номинальной стоимостью 979,7 рубля. Некоторая часть имущества постепенно нашлась, но из ликвидных средств так ничего и не было получено обратно. Однако деятельность Общества не прекратилась, а продолжалась на шведской почве, о чем будет сказано ниже.

Последние шведы покидают Ленинград

Около 1930 г. в нашей жизни произошли крутые перемены. Всем нам пришлось уплотниться, и в квартиры насильственно вселились чужие люди. Однажды пришел рабочий и поставил стенку поперек столовой. В нашей ее части были устроены санузел и кухня, то есть поставили газовую плиту, а к стене прикрепили рукомойник с холодной водой. Всего нас было двенадцать человек, которым предстояло ладить между собой, пользуясь общими помещениями, такими как кухня и ватерклозет.

Не слишком разбираясь в творившемся вокруг, я интуитивно чувствовал серьезность положения. Папа и мама часто говорили между собой по-французски, ходили слухи о массовых арестах, церкви взрывали либо приспосабливали под картофелехранилища, газеты сообщали о «судебных процессах» против старых партийных корифеев.

После убийства в 1934 г. Кирова настроение значительно ухудшилось. Всех призывали разоблачать шпионов, врагов и саботажников. Даже детей, доносивших на своих родителей, объявляли героями! Мы начали замечать, что за нашим домом ведется наблюдение с противоположной стороны улицы. НКВД участила аресты, делая это вполне открыто. С наступлением сумерек ее автомобили сразу выезжали на ночную охоту. Тактика полиции заключалась в том, чтобы сначала разбудить управдома, который должен был позвонить в нужную квартиру. Поскольку обычно не открывали дверь, не осведомившись, кто пришел, назваться должен был только управдом. Арестуемому давали лишь чуточку времени, чтобы привести себя в порядок, и уводили. А так как по ночам машины ездили редко, то люди стали замечать, если какой-то автомобиль останавливался на улице. Это стало своего рода условным рефлексом. Я мог проснуться и тогда обязательно выглядывал в окно. Напряжение и всеобщая тревога привели к тому, что порой по ночам я мочился в постель, а кроме того, все больше стал бояться темноты.

Общая мобилизация и политические процессы продолжались с неослабевающей интенсивностью. Так постепенно весь Ленинград вошел в военную оборонительную зону, в которой нельзя было находиться никому из иностранцев. Вследствие этого папа не мог оставаться на своей должности. Перед нами встал выбор: либо перебираться в глубь России, либо выехать из страны. Любой переезд означал кардинальные изменения в нашей жизни. Папе было 52 года, и он плохо говорил по-шведски. В Швеции жили, правда, его братья и мой брат, обещавшие нам помочь. Стоял 1937 год.

Много времени отняли связанные с отъездом практические дела: надо было раздобыть ящики для упаковки вещей, получить разрешение на наем грузового автомобиля, пройти таможенные процедуры. Оценку предметов домашнего обихода производили два «комиссара» в кожаных куртках, не имевшие ни малейшего понятия о стоимости той или иной вещи. Все было готово лишь вечером накануне нашего отъезда из России.