Прикрой, атакую! В атаке - "Меч" - Антон Якименко Страница 65

Их полевой госпиталь, входящий в состав 53-й армии, движется вслед за 2-м Украинским фронтом.

Их очень часто бомбят. Немцы будто специально охотятся за госпиталями, думала Варя, а потом убедилась: действительно охотятся. Убедилась после того, что случилось в районе Полтавы на станции Кочубеевка. Пути были разбиты, и там собрались три эшелона, три госпиталя, и в каждом до восьмисот раненых. Под вечер прилетел немецкий бомбардировщик, начал бомбить. Потом прилетел второй, третий… И так до утра.

Ища спасения, люди бежали к хутору. Не все, конечно, бежали, кто шел, кто полз, многих тащили. Ночь была светлая, лунная, а люди все в белом, каждого видно как днем. Немцы носились над ними и стреляли из пулеметов.

Что такое военный адрес? Молчаливые, скрытные цифры. Например: полевая почта 2544. Что она скажет? Только одно: что адрес такой существует. А где, неизвестно. Может быть далеко, а может в соседней деревне.

Сколько дел у командира полка, сколько забот…

* * *

Еще только пятый день операции, а мы уже на новой площадке — у развилки дорог, идущих на север: в Хуши и Васлуй. Враг отступает. Плоскогорье по всей линии фронта усеяно крестами — их видно даже с воздуха. Немцы умеют хоронить своих погибших солдат. Оказывается, у них даже налажено производство крестов. «Убитые остались лежать, — говорят наши солдаты, — живые устремились бежать». Однако далеко уйти не смогли: 6-я немецкая армия, попавшая в окружение под Яссами — Кишиневом, в основном уничтожена, а частично рассеяна.

Но сегодня утром мне сообщили: автомашины с горючим и боеприпасами, которые шли в Хуши вслед за наступающей армией, кем-то были обстреляны и вернулись назад.

— Надо сходить на разведку, — говорю я Леонову, — посмотреть, кто еще там стреляет…

Идем. Коля Леонов — смелый воздушный боец, отличный товарищ и, если вдаваться в детали, — мой «крестник». Мы познакомились в мае сорок второго, в одном из запасных полков, где я получал пополнение. Иду по стоянке и вижу: сидит молодой пилот и плачет.

— В чем дело? — спрашиваю. — Что натворил?

Оказалось, на посадке один за другим поломал два самолета, и командир эскадрильи Козлов решил отчислить его как неспособного. А он с хорошей оценкой окончил военную школу, мечтал, как и другие, попасть на фронт, драться с фашистами…

— Все, отлетался, — говорит Николай, заливаясь слезами, — кончено.

Странное дело, подумалось мне. Бывает, ломают пилоты машины, но две, одну за другой, — такого еще не слышал. И главное, летчик даже не знает свою ошибку, не знает причину поломок. После контрольных полетов впервые вылетел на Як-1. Все шло хорошо: взлетел, построил маршрут, рассчитал и вдруг перед самой посадкой… чиркнул о землю крылом. Командир эскадрильи дал ему еще три контрольных полета, и Леонов снова пошел один. Взлетел, рассчитал и… получилось точь-в-точь как и в первом полете.

Задумался я. Чувствую, не летчик здесь виноват — командир: чего-то он не учел, недоделал, выпуская пилота на Яке. Спрашиваю:

— А на чем ты в школе летал?

Оказалось, на И-15. Все ясно: И-15 в сравнении с Яком имеет очень большой стояночный угол. Это видно даже со стороны. И-15 нос поднимает чуть ли не в небо, Як — немного выше горизонта. Но командир не учел эту особенность, не сказал ничего летчику, а тот, задирая при посадке нос самолета так, как и прежде, перетягивал ручку, машина теряла устойчивость, падала с креном…

— В наш полк хочешь? — спросил я Леонова. Он посмотрел недоверчиво, но ответил твердо:

— Хочу.

Я взял у Козлова спарку, проверил летчика в воздухе и выпустил на своем самолете.

Через три месяца боев с Леоновым прибыл в запасной полк, взял с собой Леонова специально для того, чтобы Козлов сделал правильный вывод. За эти три месяца бывший его подчиненный младший лейтенант Коля Леонов сбил восемь фашистских машин, был награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды, стал капитаном.

Через год Николай ушел от меня с повышением, возглавлял эскадрилью в соседнем полку, а теперь — мой заместитель, майор, Герой Советского Союза.

Под нами — сто метров, не больше, чуть слева — дорога в Хуши. Отойдя километров пятнадцать от аэродрома, вижу войска. Может быть, наши? Снижаемся. Нет, не наши. Румыны и немцы. Сидят на земле, готовят пищу. Кругом — дым от костров. Повозки, орудия, автомашины забили дорогу. И так почти до Хуши. Как потом оказалось, это остатки Ясско-Кишиневской группировки, разбитой войсками наших фронтов. Они объединились, и в тылу наших войск оказалось скопление в 50 тысяч человек, а может, и больше.

Летим. Вижу: верхом на коне — офицер, рядом идут два солдата, большой и маленький, а за ними колонна румынских солдат. У большого в руках белый флаг, он поднимает его, размахивает. Понятно: румыны просят в них не стрелять. А немцы?

Слышу, что-то кричит Леонов, но не пойму и чувствую слабый, едва ощутимый удар в самолет. Отхожу от дороги, смотрю на приборы, температура воды растет. Все ясно — попали в систему, надо спешить домой. На подходе к аэродрому мотор запарил, начал давать перебои, при посадке встал, окончательно заклинился. Очень жаль самолет, новенький…

— Немцы стреляли, — говорит Николай, — из автоматов.

— Вот гады, — возмутился механик Мурадымов, обращаясь к пилотам, окружившим мою машину, — подыхают и все-таки норовят укусить.

Но что они будут делать, гитлеровцы, куда направят свой путь? Перед вечером снова идем на разведку и видим: фашисты отступают на юг, в тыл наших войск…

Сказать, что это обеспокоило нас — ничего не сказать: наша точка на их пути. Придут в светлое время, увидят, несдобровать нам — подавят, пожгут машины, сомнут, уничтожат полк. Обстановка невероятно сложна: мы только что сели сюда, нет связи со штабом дивизии, ни тем более с корпусом. Взлететь самовольно, увести людей и машины — равносильно отступлению без приказа.

Выход единственный — готовить полк к обороне аэродрома. Готовим. Самолеты развернули носами в направлении вероятного подхода врага, подняли хвосты. Тридцать машин. Тридцать пушек, шестьдесят пулеметов. Подготовились. Ждем. Сила у нас немалая, но — это понятно всем — самолет грозен лишь в воздухе…

Проходит час, полтора. Надвигаются сумерки. Придут или нет фашисты? Дорога, по которой они пойдут, с нашей площадки, с бугра уж едва различима. Вот она пропадает совсем. Люди затаили дыхание, замерли. Не послышится ли рокот моторов, цокот копыт…

* * *

Я смотрю на звездное небо и слушаю. Не небо, а землю. Придут фашисты? Или не придут? Нет, не пришли. Мы их ждали всю ночь, а они отдыхали, ждали рассвета. На рассвете мы связались со штабом дивизии, а утром пошли на штурмовку вражеских войск. Задача поставлена так: уничтожить. Другого выхода нет: оседлав дорогу, они отрезали наши тылы от фронта. Сбили несколько связных самолетов По-2, убили нашего генерала, начальника тыла авиации. Делаем по семь-восемь вылетов в день. Летаем попарно. Держим врага под непрерывным огнем. Уничтожали прежде всего лошадей и автомашины. И сразу все встало: пушки, повозки, походные кухни. Потом начали бить фашистов — живую силу врага, как мы называем.