Римская империя - Линн Торндайк Страница 64

Авторы, которым посвящена эта глава

Отметив большую долю магии, которая присутствовала в ведущих работах по естествознанию в начале существования Римской империи и в общей литературе этого периода, будет справедливо отметить и существовавшую в ту пору резкую критику суеверий. Начнем с последних лет Республики. Самым лучшим примером этой критики служит трактат Цицерона «О прорицании».

Подобно тому, как Плиний в «Естествознании», в основном, опирался на работы более древних греческих ученых, не все аргументы Цицерона против прорицания были придуманы им самим. Также, как его ранние философские работы, в основном, покоятся на трудах греков, так и нападки на прорицателей, по-видимому, строились на трудах Клитомаха и Панаэтия, философов Новой Академии и Стоической школы, процветавших во втором веке до н. э. в Карфагене, на острове Родос и Риме, соответственно.

Далее мы кратко остановимся на критике Фаворином астрологов и астрологии. Фаворин был риториком из Галлии, который жил в Риме при императоре Адриане. Он был другом Плутарха; его аргументы против астрологов дошли до нас в «Аттических ночах» Аула Гелия и в трудах Секста Эмпирика, философа-скептика, создававшего свои произведения около 200 года. И, наконец, рассмотрим сатирическое изображения различных суеверий своего времени у Лукиана.

Их точка зрения

Следует отметить, что ни один из названных критиков магии, если можно считать их таковыми, не занимался одним только естествознанием. Цицерон, Лукиан и Фаворин были, в первую очередь, писателями и риториками. Все четверо рассматривали магию с более или менее профессиональной точки зрения, в которой господствовал скептицизм по отношению ко всем вопросам философии, а не только к одним суевериям.

Так, атака Секста Эмпирика на астрологию содержится в работе, направленной против процесса познания в целом. В ней он нападет на грамматиков, риториков, геометров, арифметиков, студентов, изучающих музыку, логику, физику, этику, а не только на составителей гороскопов.

Аул Геллий сомневался, стоит ли принимать аргументы Фаворина против астрологов всерьез. Он пишет, что слышал речь Фаворина, основные положения которой приводит в своей работе, но не может определить, действительно ли философ именно так и думает, или спорит просто из желании потренироваться в произнесении речей или продемонстрировать, какой он умный. И для этого у Аула Геллия была весомая причина, поскольку Фаворин очень любил произносить речи о Терсите или четырехдневной малярии.

«О прорицании»: аргумент Квинтия

Трактат «О прорицании» написан в форме воображаемого разговора или, скорее, неформальной беседы, которую вели между собой автор и его брат Квинтий. В первой книге Квинтий, довольно небрежно, изредка повторяясь, изо всех сил восхваляет искусство прорицания, приводя много примеров предсказаний в древние времена. Во второй книге Туллий, снисходительным тоном разбивает в пух и прах аргументы своего брата, который с радостной готовностью соглашается с его доводами.

В целом, главным аргументом Квинтия было обращение к прошлому. Какой народ и какое государство не верит в ту или иную форму прорицания? «Ибо, до откровений философии, которая появилась совсем недавно, общественное мнение не сомневалось в истинности этого искусства; а после возникновения философии, ни один уважающий себя философ не думал иначе. Я упоминал о Пифагоре, Демокрите и Сократе. Я не исключил ни одного древнего философа, кроме Ксенофанта. Я добавил Старую Академию, перипатетиков, стоиков. Один Эпикур придерживался иной точки зрения».

Квинтий завершает свои аргументы, доказывающие истинность прорицания, искренним признанием в том, что он против колдунов или тех, кто предсказывает будущее ради обогащения, а также практику опроса душ умерших — чем, пишет он, любил заниматься друг его брата Аппий.

Критика древних авторов Цицероном

Когда пришел черед говорить Туллию, он грубо высмеял аргументы брата, основанные на традиционных верованиях. «Я думаю, что философу не подобает полагаться на свидетелей, которые правы лишь частично, и часто намерено говорят неправду или обманывают. Он должен показать, почему вещь такова, как она есть, с помощью аргументов и рассуждения, а не с помощью (ссылки) на события, особенно те, в которые я не верю». «Древние, — позже заявляет Цицерон, — очень часто ошибались». То, что искусство прорицания существовало во все времена у всех народов, для него не аргумент. Самая распространенная вещь на земле — это невежество.

Отличие прорицания от естествознания

Оба брата согласны в том, что прорицание — это отдельная дисциплина, отличающаяся от естествознания и даже прикладных наук. Квинтий утверждал, что врачи, лоцманы и крестьяне умеют предсказывать многие события, но это не является прорицанием. «Даже Фересида, этого знаменитого пифагорейца, который предсказал землетрясение, увидев что колодец, в котором всегда было много воды, стал сухим, нельзя назвать пророком. Он, скорее, физик».

Туллий идет еще дальше — он заявляет, что больной ищет врача, а не ясновидящего; что прорицатели не могут научить нас астрономии; что никто не обращается к ним с философскими проблемами или с этическими вопросами; что они не могут просветить нас по естественным вопросам вселенной, и что они не знают логики, диалектики или политической науки». Как точно он подметил независимость естествознания и медицины, а также других искусств и конструктивных форм познания от методов прорицания!

Но, как нам уже показали Плиний, Гален и Птолемей, людям легче высказаться по общим вопросам теории, чем привести доказательства, основанные на практическом опыте. Тем не менее, область прорицания сильно сужается, когда Цицерон говорит своему брату: «Ибо те вещи, которые можно предвидеть заранее, опираясь на искусство, рассуждения, опыт, или догадку, мы считаем делом не пророков, а ученых». Однако, остается открытым вопрос: может ли «наука» предсказывать крупные события?

Ложный метод

Цицерон называет методы и допущения пророков ненаучными и противоречащими разуму. Почему, спрашивает он, Калхас, рассмотрев внутренности воробьев, сделал вывод о том, что Троянская война продлится десять лет, а не десять недель или десять месяцев? Он указывает, что ритуал прорицания в разных местах совершается по-разному; дело доходит до того, что в одном месте одна примета считается дурной, а в другом — наоборот, хорошей. Цицерон отказывается верить в то, что между вещами существуют какие-то сверхъестественные узы симпатии, которые наш повседневный опыт и наши знания о законах природы совсем не подтверждают.