Барон Унгерн - Андрей Жуков Страница 64

Монголия к этому времени оказалась фактически оккупированной китайскими войсками. Автономия Монголии была упразднена, монголы-министры арестованы, а сам Богдо-гэгэн был фактически заключен под домашний арест в своем «Зеленом» дворце, окруженном китайскими солдатами. В Ургу был торжественно принесен портрет президента Китайской республики. Это событие символизировало возвращение старых порядков, существовавших до установления автономии в 1911 году. Особенно ударило по всем без исключения монголам восстановление аннулированных в 1911 году долгов всевозможным китайским фирмам. К долгу были насчитаны проценты, наросшие с 1911 года, и в результате все население Внешней Монголии попало в жесточайшую долговую кабалу к китайцам, от которой монголы успели поотвыкнуть за время русского протектората.

В опубликованных еще в 1911 году «Очерках русско-монгольской торговли» авторы, Боголепов и Соболев, весьма прозорливо предсказывали последствия усиления китайского национализма: «Пробуждение национализма у китайцев обещает монголам усиление беспощадной колонизации ее (т. е. Монголии. — А. Ж.) китайцами. Этот национализм сотрет Монголию с лица земли и превратит ее в страну сельских хозяев и овцеводов-китайцев… Но этот же национализм обращен и против белых, приняв резко выраженную форму антиевропейского движения, которое грозит и русским в Монголии». Спустя без малого десять лет предсказания двух русских авторов начали полностью сбываться.

Большинство китайских солдат, оказавшихся в Монголии, принадлежали армии Южного Китая и были настроены весьма революционно. Не случайно, что китайская военная администрация оказалась также дружественно расположенной по отношению к большевикам. Из России в Ургу прибывали комиссары советского правительства, образовавшие в городе местное большевицкое самоуправление. «Во главе городской думы стоял некто Чайванов, бурят, иркутский адвокат и большевик. Городская дума состояла также из большевиков, и таковые главенствовали всюду. В местном кооперативе председательствовал священник Феодор Парняков, тоже большевик, — вспоминал один из русских жителей Урги. — … Большевики в Урге подняли голову… Начались притеснения инакомыслящих… Всему этому положил конец барон Унгерн-Штернберг, генерал-лейтенант, начальник Азиатской конной дивизии армии атамана Семенова». Участники Белого движения, оказавшиеся в Монголии в силу тех или иных причин, арестовывались китайцами и заключались в ургинскую тюрьму, где содержались поистине в нечеловеческих условиях. Все попытки отдельных членов русской колонии оказать помощь питанием и теплой одеждой заключенным под стражу соотечественникам пресекались красными «товарищами», находившими полное понимание у китайской администрации.

Тем временем ситуация в Забайкалье становилась для белой армии критической. Войска якобы независимой от Советской России буферной Дальневосточной республики (ДВР) под видом «добровольцев» пополнялись регулярными частями Красной армии. Под давлением превосходящих сил красных немногочисленные и деморализованные внутренними склоками среди генералов белые войска откатывались к Чите. Усилилось дезертирство — кто-то переходил к красным, кто-то скрывался в тайге, дожидаясь, пока прекратится сама затянувшаяся на шесть лет война, кто-то предусмотрительно направлялся за рубеж, полагая, что в России все потеряно и, пока не поздно, надо налаживать жизнь в эмиграции.

Когда тыловые учреждения отступающей белой армии приблизились к станции Даурия, Унгерн принял решение. «Нужно уходить, пока еще не разложилось мое войско», — заявил барон, памятуя уроки страшных весны — осени 1917 года. Общий подсчет сил дивизии Унгерна, вышедшей из Даурии после 15 августа 1920 года, давал следующие цифры: 1045 всадников, 6 артиллерийских орудий и 20 пулеметов систем «Кольт» и «Максим». «О своих дальнейших планах барон никого не осведомил — таково уж было свойство его характера», — вспоминал H.H. Князев обстоятельства выхода из Даурии.

Весьма живую картину выступления дивизии генерала Унгерна в «монгольский поход» дает в своих воспоминаниях генерал-лейтенант В. А. Кислицын ^[30]: «С бароном Унгерном я близко познакомился еще тогда, когда жил на ст. Борзя. Он часто приезжал ко мне в своем поезде, мы много и дружески беседовали. Это был честный и бескорыстный человек, неописуемой храбрости офицер и очень интересный собеседник. В Даурии я сдружился с ним еще больше… На службе это был строгий и требовательный начальник. Особенно строгим он был по отношению к офицерам. Рыцарь и идеалист по натуре, он требовал рыцарства и от окружающих офицеров. Всякая бесчестность, трусость и корыстолюбие вызывали в нем взрыв негодования, и тогда он был страшен в своем гневе для провинившихся… Все время барон Унгерн звал меня идти вместе с ним в задуманный поход в Монголию. Он предлагал мне командовать над нашими соединенными силами и говорил: «Ты будешь командиром корпуса. Я подчинюсь тебе и буду слушать тебя и все исполнять. Иди только с нами». Я не верил в успех задуманной операции да, кроме того, и не считал возможным отрываться от армии атамана Семенова… По этим соображениям я не согласился с предложением барона Унгерна.

Накануне своего похода барон пришел вечером ко мне, отдал обручальное кольцо своей жены-китаянки и золотой портсигар. Все это он просил меня хранить у себя. Я отказался лично брать вещи на хранение. При бароне я позвал моего помощника, генерал-майора Саблина и начальника штаба дивизии… и передал им вещи барона для хранения в денежном ящике штаба дивизии.

Кроме того, отправляясь в поход, барон оставил мне передаточную записку на все свое имущество, находившееся в его квартире. Эта записка сохранилась до настоящего времени. Она гласит так: «Обстановку моей квартиры, собственность Азиатской конной дивизии передаю начальнику 1-й сводной Маньчжурской атамана Семенова дивизии генерал-лейтенанту Кислицыну. Генерал барон Унгерн. 15 августа 1920 года. Даурия». Эта краткая записка барона Унгерна о передаче мне его собственного имущества является еще одним доказательством бескорыстности и исключительной честности и идеализма барона. Даже на обстановку своей квартиры он смотрел… как на собственность Азиатской конной дивизии.

Во мнении этого идеалиста и горячего патриота, все силы и все средства должны были направляться в этот трагический период для России только на борьбу с большевиками. Ничего для себя. Все для России. Отсюда становятся понятными и нетребовательность барона к удобствам, и почти полный отказ его от собственности, и его жестокость к корыстолюбцам и лицам, небрежно относящимся к обязанностям.

Что бы ни говорили о жестокостях барона и его сумасбродствах, надо признать, что это был выдающийся человек. Таких на редкость честных и преданных идее Белого движения людей было слишком мало!»

Генерал Кислицын был одним из немногих военачальников белой армии, кому барон Унгерн мог доверять и с кем у него даже сложилось некое подобие дружеских отношений. Несмотря на то что Кислицын командовал дивизией в армии генерала Каппеля, по своим политическим взглядам он отличался от большинства каппелевских офицеров. Кроме того, В. А. Кислицын сам служил в кавалерии (во время Великой войны он возглавлял 3-ю кавалерийскую дивизию, позже — 3-й кавалерийский корпус), а среди кавалеристов всегда существовала четко выраженная корпоративная солидарность. Он был в дружеских отношениях с генералом графом Ф. А. Келлером, вместе с ним формировал антибольшевицкие части в Вильно, в декабре 1918 года принимал участие в обороне Киева от петлюровцев, придерживался монархических убеждений. Трудно предугадать, как сложилась бы судьба «монгольского похода», прими Кислицын предложение Унгерна.