Ночь огня - Решад Нури Гюнтекин Страница 61

Столовая нашего особняка сохранилась в наилучшем виде, даже лакированные резные панели и потолочные орнаменты дышали свежестью. Самым примечательным предметом интерьера в этой комнате являлся роскошный антикварный стол, доставшийся нам от старого придворного.

Во главе стола сидела мать, обложенная подушками и окруженная почестями, словно валиде-султан [61]. К ней вновь вернулось хорошее расположение духа. За едой она никому не давала вымолвить ни слова, постоянно требуя, чтобы все говорили о гостье, которую она усадила по правую руку от себя.

Афифе опасалась, что подобная настойчивость рассердит окружающих и она станет причиной насмешек, поэтому время от времени шептала матери что-то на ухо, делая вид, как будто поправляет ей волосы и шаль, спадающую с плеч. Глядя, как они сидят во главе стола почти в обнимку, я вновь поддался течению грез: вот старшая сестра по левую руку от матери, а на месте брата и его жены расположились мой отец и Селим-бей. Я же вместе с детьми поместился на дальней стороне стола, в точности там, где я сидел в тот памятный вечер.

Видение охватило меня с такой силой, что я начал нести чушь, отвечая на вопрос брата о продовольственной ситуации в Германии.

Старшая невестка шепталась с младшей, указывая на мать:

— Смотри-ка, у нее проснулся аппетит.

Я прервал свой ответ на полуслове и сказал:

— Никто не умеет накормить мою мать лучше, чем Афифе-ханым. Помните, как хорошо она ела благодаря вам и старшей сестре в тот вечер, когда мы пришли к вам в гости? А между тем в то утро мама жестко отшила тетушку Варвару за попытку скормить ей две ложки мухаллеби.

В слабом свете столовой наши глаза встретились. Взгляд Афифе был неподвижен, и я понял, что в эти минуты она предается тем же воспоминаниям. Она без труда поняла меня, кивнула и улыбнулась в ответ, но ничего не сказала.

Тогда я облокотился о стол и начал рассказывать. Я думал, что давно все забыл, но воспоминания всплывали одно за другим, рисуя картину во всех деталях. Как отец и Селим-бей перешучивались, вспоминая о Крите, как отец весь вечер ругал меня, увидев с сигаретой в руке, и как потом упрекал за стук ножа о тарелку, который я издавал от рассеянности. Как Флора укусила меня за руку в саду, а я строил из себя героя, и как мщ потом делали перевязку, смачивая платок колодезной водой... Потом я перешел к другим воспоминаниям и рассказал, как впервые увидел Афифе в Ночь огня.

Легкие жизненные победы подарили мне чувство безопасности. Я был глубоко уверен, что любые мои слова придутся по душе слушателю, поэтому высмеивал свою прежнюю неопытность и веселил компанию, заставляя всех покатываться от смеха. По сути, воспоминания были скорее печальными и даже священными, поскольку касались двух дорогих и ныне покойных людей, а также одной большой любви. Но я сделал их поводом для веселья, пусть даже выставляя себя на посмешище!

Честно говоря, поступать так не слишком благородно и порядочно. Но в тот вечер я этого не понимал.

Я так и не смог простить Афифе ту холодность и грубость, с которой она начала относиться ко мне, стоило ей узнать о моей любви. Разумеется, я не ожидал, что она бросится мне на шею, услышав признание. Но мне казалось, что молодая женщина, не лишенная сердца и способности тонко чувствовать, должна хотя бы испытать потрясение, разволноваться. Ее безразличие до основания разрушило мир моих грез, созданный вокруг ее прекрасного лица, и, возможно, помешало мне своевременно забыть о ней.

Одно время я был настолько уверен в себе, что полагал, будто достиг зрелости и мог составить окончательное мнение обо всех важных событиях своей жизни. Я думал, что ничто не сможет удивить меня, а вспоминая Афифе, говорил так:

— Эта примитивная женщина — лишь сгусток красок и позолоты. Почему я так страдал из-за пустой бездушной куклы? Ясное дело, тогда я был ребенком. Потерял голову и превратился в полного идиота!

Бесспорно, любовь пришла и ушла, но ненависть, родившаяся от ее пренебрежения к моей персоне, долгие годы тайком жила в моей душе и не скоро покинула меня. Она до сих пор жива, хотя мстить Афифе

теперь, когда она в таком положении, — вещь немыслимая.

Пришел мой черед наслаждаться молодостью и высокомерием. В свое время Афифе, гордясь своей красотой и возрастом, смотрела на меня исключительно свысока, но теперь она заняла мое место. Иногда я обращался к ней через стол, что-то спрашивал. Бедная женщина терялась, ее голос начинал дрожать, она путалась в словах и заикалась, чувствуя, что все на нее смотрят.

В те далекие времена, когда я на протяжении многих дней, сгорая то в лучах солнца, то в пламени болезни, поджидал ее на улицах, мне порой удавалось на мгновение остановить ее экипаж, увидеть, как дрожит сетка вуали над ее прозрачной кожей, услышать пару слов, которые она бросает мне с достоинством принцессы. Тогда я вел себя точно так же.

Вскоре беседа повернула в другое русло, и казалось, что я совершенно забыл и о Миласе, и об Афифе. Но все мои слова подчинялись одной цели: вызвать ее восхищение. Я подробно рассказывал о последнем путешествии, о роскошных авантюрах и сюрпризах, о дружбе с выдающимися людьми.

Я имел собственное мнение обо всем и обо всех. Мне хватало пары слов, чтобы найти решение большинства самых сложных проблем, а над оставшимися невзгодами я просто потешался. При этом мои жесты оставались в высшей степени простыми и изящными, а голос звучал убедительно и мелодично, когда я веселил двух ребятишек по бокам от меня и угощал невесток, сидящих поодаль, лакомствами и фруктами.

Да, все эти низменные уловки карьериста применялись с одной целью: я хотел, чтобы несчастная женщина, вероятно стыдящаяся своего потрепанного, вышедшего из моды костюма и поэтому придвигающая свой стул ближе к матери, желая скрыться за ее спиной, — я хотел, чтобы она мной восхищалась.

Брат начал дремать еще за кофе и сразу же отправился в свою комнату, как только все встали из-за стола. Я вышел в сад вместе со старшей невесткой и детьми.

Позади особняка располагался заброшенный бассейн, заросший травой и колючками. Брат находил в нем сходство со знаменитым водоемом дворца Иыл-дыз, поэтому изначально планировал за небольшую плату привести его в порядок и даже купить маленькую лодку. Но когда он обнаружил, что за такие же деньги можно приобрести новый трехкомнатный дом, ремонтные работы были отложены до конца войны, то есть на неопределенный срок.