Прикрой, атакую! В атаке - "Меч" - Антон Якименко Страница 60

Садимся, рулим к стоянке. Выключаю мотор. Винт, крутнувшись несколько раз, замирает. Мура-дымов встает на плоскость, помогает мне снять парашют. Механик немного разочарован. Почему бы это? Спрашивает:

— Товарищ командир, боя не было? Слетали напрасно?

— Почему так думаешь?

— Почему? — Механик неуверенно пожимает плечами, улыбается. — Пришли как-то по-мирному. Строем туда, строем обратно.

— Так это же здорово, если организованно, строем. Хуже, если туда все вместе, а обратно по одному.

По стоянке, направляясь к моей машине, быстро идет майор Лосяков, адъютант эскадрильи. Последние метров тридцать пробегает бегом. Спрашивает:

— Товарищ командир, звонят из штаба дивизии. Знают, что дрались, а сколько сбили — не знают. Торопят.

Я говорю, что бой был успешным. Подбитых нет. Налет отражен. Сбили пять бомбардировщиков и четырех истребителей. При последних моих словах Мурадымов срывает с себя пилотку, подбрасывает ее, кричит что есть силы «Ура!». Ко мне идет инженер. На стоянку несутся бензозаправщик и маслозаправщик, из кустов выползает автомашина серо-зеленого цвета, в кузове гремят баллоны с воздухом…

День начался. Обычный и в то же время особенный, как и тот, первый, под Белгородом. Я отхожу в сторонку от капонира, сажусь на какой-то ящик. Что они делают, старые други мои? Матвей Зотов, Шалва Несторович Кирия? (Он тоже в другом полку.) А Паша Чувилев, неугомонная голова? Может, это ему помогли, когда отсекли атаку Ме-109 от группы Ла-5. Вполне вероятно, он ведь летает на «лавочкиных».

Чувилев, Кирия, Зотов… Их я еще увижу. Правда, война есть война, всякое может случиться, но неделю назад, вчера все они были живы, здоровы, дрались с врагом, и слышал, отлично дрались. Таких, как они, уже трудновато поймать в прицел, от таких лучше подальше. А многих уже не увижу: Черненко, Черкашина, Чирьева, Колю Завражина… Ему бы, Коле Завражину, эту машину! Сколько еще посбивал бы Коля фашистов! Жалко. Всех жалко, а его почему-то особенно. Необычным он был человеком, и летчиком необычным. Внешне так, мальчишка, но даже сквозь хрупкость его проступала какая-то особая прочность, надежность. Я заметил это при первой же встрече с ним и подумал, что в воздухе он, вероятно, орел. И не ошибся.

Ко мне приближаются летчики. Солидно идут, не спеша. Будто хотят сказать: «Смотри на нас, командир, любуйся, мы оправдали доверие. И впредь оправдаем». Действительно, как возвышает людей победа, военный успех. Молодые и те себя держат как зрелые. Не потому, что так хочется, нет — так получается.

— Поздравляю, друзья, с добрым началом. Улыбаются. Даже Агданцев. Улыбка на лице Александра Агданцева — редкость. Был он красивым, веселым, статным. Отважно дрался с врагом, над Курской дугой сбил восемь фашистских машин, был награжден двумя орденами Красного Знамени. А в одном из боев за Харьков был ранен, горел, чудом остался жив. Через полгода вернулся в полк и… никто его не узнал. Так он был страшен. Все обгорело: лицо, уши, руки. Врачи хотели лишить его права на бой, но он буквально вырвал его. И живет теперь только полетами, неистощимым стремлением бить врага, мстить ему.

— Доложите, кто и что видел.

Сразу начинается гвалт — слово берет молодежь: Николай Алексеев, Пьянков, Ефименков, Виргинский, Кнут… Каждый хочет быть первым, самым зорким, самым всевидящим… Но я сам виноват, не с этого начал. На ходу поправляюсь:

— А ну, давай по порядку! Первым докладывает капитан Голубенке, затем — ведущие пар.

Вполне понятно, каждый прежде всего говорит о сбитых вражеских самолетах. Мне это не по душе, я хотел бы услышать оценку действий, и прежде всего критическую, но тут уж ничего не поделаешь: успех есть успех, он поднимает настроение, вызывает восторг. И мой ведомый Женя Пьянков в моей молчаливой оценке докладов восклицает:

— Я видел, как вы срубили двоих!

В его широко открытых глазах восторг, восхищение, радость. Все невольно смеются. А он, смутившись, краснеет до самых корней волос.

— Ничего, не смущайся, — говорю я ведомому. — Количество сбитых машин не что иное, как свидетельство правильных действий группы вообще и каждого летчика в частности. Я уничтожил два самолета, потому что ты хорошо меня прикрывал. Два уничтоженных в группе — начало твоего боевого счета. Запиши их в летную книжку. А потом, глядишь, и появятся сбитые лично. Все впереди. Ну, а как самолет? — обращаюсь ко всем. — В сравнении с Як-1?

— Сила! — восклицает Юра Виргинский, высокий голубоглазый летчик. — Никакого сравнения. Жалко только одно: не пришлось покрутиться по-настоящему, сравнить Як-3 с Ме-109. Все будто в кино — атака за атакой, и немцы только отваливаются.

— Ничего, еще покрутимся, — обнадеживаю Виргинского, — разберемся. Но в главном качестве нашей машины — ее скорости — мы уже убедились, в преимуществе самолета Як-3 над Ме-109 мы уже убедились. Свидетель тому капитан Голубенке.

И Голубенке рассказывает о коротком — в одну атаку — бое его звена с Ме-109, увязавшимся за нашей группой.

— Смотрю, — говорит, — на нашу шестерку и вижу еще одного, седьмого. С дымом идет, на полной мощности, а догнать не может. Откуда он, думаю, взялся? Мои все на месте, ваши тоже на месте. Только тогда и понял — «мессер»! И, наверное, ас.

Не одного, вероятно, из наших так подловил. Но в этот раз получилась осечка — скорости не хватило. А мы догнали его совершенно свободно. Он так и не видел. Сбит с первой очереди.

— Не шелохнулся, — уточняет Виргинский. Подвожу итоги первого вылета.

— Дрались, — говорю, — отлично. Уверенно, слаженно. И немцы это, конечно, увидели. Хорошо, если сейчас, разбирая этот воздушный бой, они справедливо оценят нашу работу. Это будет сильным ударом по психике. И тем, кто летал сегодня, и тем, кому еще предстоит.

— Оценят, — убежденно говорит Голубенке, — никуда не денутся. Потери-то надо оправдывать.

— А помните, как было? — с горькой усмешкой говорит Сергей Коновалов и тяжко вздыхает. Я знаю, о чем он хочет сказать. И Голубенке об этом знает, и Саша Агданцев, и Саша Проскурин — «старички», на плечи которых легло самое тяжелое время войны — год 1941-и.

Это было под Запорожьем. Немцы разбили плотину, открыли дорогу воде, и Днепр хлынул в сторону Мелитополя. Утопил дорогу на Крым. Горел алюминиевый завод. Такой сатанинской силы пожара я не видел ни до, ни после. Немцы были уже на Хортице. Их самолеты гонялись за каждой нашей автомашиной, за каждым прохожим. Убивали ради забавы, ради тренировки в стрельбе.

В нашем полку был только один самолет И-16 и девять летчиков. А в соседнем — один бомбардировщик Пе-2 и огромная куча бомб. Пе-2 подруливал к куче, забирал бомбы, взлетал и на втором развороте сбрасывал их на Хортицу. Мы его прикрывали, летая по очереди.

Кроме того, перед нами стояло еще две задачи: уничтожать самолеты противника в воздухе и штурмовать наземные войска.

Помню, сидим как— то раз и ведем разговор. Кто-то рассказывает — то ли Забабулин, то ли Андреев, а может, Мягков — о своем приключении.