Преступление и наказание в России раннего Нового времени - Нэнси Шилдс Коллман Страница 60

Существовало и другое важное ограничение – на количество пыток. Жесткое правило так и не было установлено, но начиная с XVI века в Московском государстве считалось, что нельзя пытать человека больше трех раз ^[371]. В 1666 году Григорий Котошихин писал о трехкратных испытаниях, а около 1684 года закон о наказании раскольников открыто предписывал «пытать накрепко» подозреваемых три раза. Однако количество могло меняться: Уложение предусматривает несколько случаев, когда вынести приговор можно было и после двух пыток ^[372]. Мы уже отмечали, что современное европейское законодательство часто предписывало меньше испытаний.

Косвенное ограничение представлял собой порядок следственных приемов и методов. В некоторых обстоятельствах пытку можно было проводить без предварительного расследования: когда приводили с поличным, когда человека обвиняли два преступника или больше, когда хозяин обвинял своего крепостного или холопа или когда совершалось преступление, которое кто-то перед этим «похвалялся» совершить ^[373]. В целом, прежде чем переходить к пыткам, от судей требовалось провести устный допрос, очную ставку, изучить материальные улики и опросить окрестных жителей, чтобы установить репутацию обвиняемого. Даже если в результате появлялись обоснованные подозрения, последним шагом перед пыткой был допрос с демонстрацией обвиняемому пыточных инструментов ^[374].

К сожалению, в законах мы не встречаем увещеваний в адрес судей, но в одном наказе торопецкому воеводе в 1628 году предписывалось «напрасно не пытать». Осторожность властей была видна и в их готовности принимать апелляции. Например, в 1628 году приняли прошение двух стрельцов: они заявили, что дали под пыткой ложные показания, чтобы избежать боли. Москва отменила назначенную казнь и начала расследование. В 1689 году в Пскове раскольник отрекся от ереси, а под пыткой сказал, что снова начал посещать церковь. Из Москвы пришел указ: провести следствие среди местных жителей и выяснить, правду ли говорит обвиняемый, и, если местные подтвердят его слова, больше его не пытать ^[375]. В некоторых случаях закон запрещал пытки: нельзя было пытать тех, кто укрывал преступников, но сам преступления не совершал; обвиненных в воровстве, если жалоба против них не была подана должным образом; приставов, если у них сбегали арестованные. Потенциально злоупотребление пыткой ограничивало правило, по которому не принимались обвинения и отречения, сделанные только во время ожидания казни, как и правило, по которому не следовало доверять обвинениям, сделанным после продолжительного пребывания в заключении. Соборное уложение устанавливает суровое наказание за подброс ложных улик, поскольку они могли привести подозреваемого к пыткам ^[376].

Ограничением на применение пытки можно считать также двойное и более возмещение за бесчестье, которое должен был получить человек, если его пытали по ложному обвинению. Подобные компенсации за незаконные пытки известны и в европейском законодательстве ^[377]. Однако в законе нет системной зависимости применения пытки от социального статуса. Например, землевладельца можно было пытать, только если его люди дали показания против него под пыткой, но уж в этом случае – обязательно. Закон открыто разрешал пытать «знатных людей», если общее мнение признавало их преступниками ^[378]. До 1669 года закон не давал освобождения от пытки на основании возраста, пола, физической или ментальной ущербности, заболевания или по иной подобной причине, а позже такие ограничения были лишь косвенными. Следуя за римским правом, Новоуказные статьи 1669 года вводили ограничение дееспособности по причине детского возраста (до семи лет), безумия, глухоты. Эти категории людей освобождались от уголовной ответственности, их не привлекали к даче показаний, а значит, по всей видимости, их не пытали. Этническая принадлежность ни от чего не освобождала. Например, в случае 1682 года нескольких мордвинов обвинили в убийстве и пытали. Когда в декабре 1695 года сибирским воеводам приказали применять пытку только к русским подозреваемым, целью было сохранить преданность, а следовательно, подати от местных племен. Однако и представителей коренных народов можно было пытать, если из Москвы приходило особое разрешение ^[379].