Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык Страница 60

— Но как же ты сохранился, ведь твой батальон был впереди всех; расскажи, как что было.

Когда ты передал нашему полку, чтобы он шел на штурм, то я был уже пешком, в одной руке у меня был кистень, в другой кинжал: это повернее форменной сабли. Когда мы пошли, то чтобы попасть к мосту, батальон принял вправо и немного опередил третий батальон, тут я крикнул “Ура!” и мы заняли ров мостового укрепления. Надобно было немного отдохнуть: стрелять было нельзя ни нам, ни французам: те кидают в нас каменьями, мы в них тоже, — отдохнув минуту-другую, я говорю — что за перекидка каменьями, подсаживай друг друга прикладами… как подсадили человек десяток, я велел подсадить и себя. Потом живо мы взобрались все, но французы не дожидали долго, — живо подрали в горы, а мы за ними. Как взобрались до половины, то я опять приостановил своих, чтобы перевести дух, крепко были уставши. Посмотрел, а кучка-то у меня совсем небольшая, всего человек 250, много что 300, а тут четыре колонны выдвинулись и хотят нас отхватить, нет, думаю, дудки, взглянул назад — наши не подходят, — нет, я и начал отступать, отстреливаясь, да вот и все тут.

— Все-таки чудо как ты уцелел.

— Какое тут чудо, у меня в карманах были бинты на всякий случай и портмоне, так они мне все в портмоне стреляли, посмотри.

И действительно, шинель была прострелена четырьмя пулями против кармана». Судя по описанию, французская пехота действительно не стремилась отстаивать «любой ценой» свои позиции. При приближении русской пехоты она оставляла их и отходила под завесой ружейного и артиллерийского огня. Взойдя на высоты, русские оказывались не только под картечными выстрелами и пулями стрелков, но и под огнем подразделений линейной пехоты, плотность которого делала невозможным дальнейшее движение вперед. Добавим к этому постоянные удары по флангам и можно представить, насколько безрадостной была картина.

Современные военные историки считают, что подобная тактика была нетипичной для французской пехоты, как и для русской, во многом уповавшей на штык, и со времен наполеоновских войн любившей решать исход схватки переходом в ближний бой. Однако само по себе пассивное ведение осады привело к тому, что французы и в полевых сражениях стали вести себя так же как во времена Бонапарта. В какой-то мере этому способствовали постоянные ночные схватки под Севастополем. На Черной они приняли иную тактику. Постоянным маневрированием французы просто не давали русским завязать с ними огневой бой, а до штыковых схваток дело в большинстве случаев не доходило вовсе, если не считать отдельных эпизодов, когда на штыки насаживали отдельных, не успевших отойти французских пехотинцев или потерявших подвижность раненых. Повторюсь, как уже ранее это неоднократно говорил: не стоит рвать души по этому поводу — это обычные реалии любой войны и — «последняя рыцарская война», — как любят ее именовать некоторые, Крымская, — не стала исключением.

Стараясь не доводить дело до крайности, французы предпочитали оставлять между собой и противником пространство в несколько сотен метров, надежно перекрывавшееся ружейным огнем. Но остановить упорно атакующую стену русских можно было лишь массированием огня. Стремление создать наибольшую плотность такого огня было возможно лишь за счет уплотнения боевых порядков. В результате, следующую за Крымской войну с Пруссией, французская армия встретила с уставом, предполагавшим еще более плотные строи пехоты в бою. Французы наступили на «русские грабли». Неумение правильно распорядиться огромным практическим опытом Крымской кампании свело к нулю всю лихость и ярость атак перед высоким темпом стрельбы немецких казнозарядных винтовок Дрейзе. Хотя сами французские военные считали, что их построение в две линии, апробированное при Альме и Инкермане, отлично показавшее себя при Черной, стало едва ли не идеалом военной мысли, позволив задействовать одновременно максимальное число ружейных стволов при обстреле русских батальонных «коробок». Дальнейшие события военной истории развеяли эйфорию.

В свою очередь, имея большую чем неприятельская численность войск, Реад не смог ей разумно распорядиться. Применительно к Черной говорить о численном превосходстве русских не имеет смысла, ибо оно не было реализовано грамотным использованием этого фактора военачальником, бросавшим войска на высоты по одному полку на относительно узком участке фронта. Возможно, что не будучи в состоянии правильно и здраво оценить обстановку, видя, как его пехота каждый раз врывается на неприятельские позиции, Реад считал — еще одна атака, еще один полк и фронт будет прорван… В какой-то мере этому способствовал яростный порыв русской пехоты, стремившейся любой ценой добраться до неприятеля, сблизиться с ним и завязать рукопашную схватку.

Не получилось и взаимодействие между стрелками и остальной пехотой. Если англичане еще при Инкермане использовали ружейный огонь, в том числе и линейных подразделений, то русские на Черной речке, как и во всех сражениях Крымской войны, продолжали искать возможность довести схватку до штыкового боя, что удавалось крайне редко. Возможное в условиях траншейной войны, затруднительно в полевом сражении. Да, это вызывало восхищение противника, но на практике приводило к бессмысленным потерям: «Как бы хорошо ни была устроена винтовка, наш солдат всегда склонен смотреть на нее как на рукоятку штыка. Присадка его к ружью служит грозным символом движения вперед и рукопашной схватки».

Русские (и не только русские) командиры не всегда учитывали, что успех боя, в том числе и штыкового, зависит не только от желания скорее добраться до неприятеля и исполосовать его сталью штыков. Во второй половине XIX в. стало очевидным, что успех в наступательном бою зависит не только и не столько от стремления во что бы то ни стало ворваться в расположение противника: «В числе прочих данных, содействующих успешной атаке и устанавливающих внешнее равновесие между наступающим и обороняющимися, немалая доля значения принадлежит: а) тщательному исследованию местности; б) возможно дольшему удержанию частей в руках; в) обязательному выжиданию результатов артиллерийского боя; г) безостановочному наступлению без огня и д) стремительному удару в штыки».

Прежде чем сразиться с врагом, к нему нужно было еще дойти. Условия сражения на Черной эту задачу для русской пехоты сделали невыполнимой. Вышеупомянутая неоднократно концентрация артиллерии в сочетании с фланговым огнем стрелков и линейной пехоты неприятеля эффективно сдерживали порыв, ломая строй, заставляя искать укрытия и в конце концов выходить из боя неся потери.

4 августа 1855 г. многое из этого в расчет не принималось. Результат — реки крови и трупы. Элементарный временной расчет показывает, что каждому полку удавалось побыть под огнем не более 30 минут, а большинству гораздо менее того, но если это переложить на понесенные за столь малое время потери, образ катастрофы становится еще ужаснее. Поэтому не нужно требовать от русской пехоты больше того, что она сделала. Сожалеть, что среди русских генералов не нашелся тот, который, подобно прусскому королю Фридриху II при Колине, погнал бы их в третью, четвертую и так далее атаки, при этом гневно обращаясь к ним со словами: «Подлецы! Что, вы хотите вечно жить что-ли?», не нужно. Психология поведения в бою такова, что далеко не всегда дает человеку возможности пересилить желание остаться в живых.