В тяжкую пору - Николай Попель Страница 60

— Клятвы принимать, красивые слова произносить… Мы тут не в театре…

Я не обязан выслушивать злобное брюзжание.

— Довольно! Что вы предлагаете?

— То, что вы сами думаете, о чем между собой, небось, не раз шептались, Боженко неприязненно посмотрел в сторону сидевших под деревом Сытника и Оксена. — Если не хватает смелости прямо сказать, поручите своему начальнику штаба или какому-нибудь еще начальнику… Начальников у нас, слава богу, хватает.

Сытник, Петров, Оксен, Петренко, Карапетян поднимаются, подходят к нам с Боженко.

Подполковник уже не помнит себя, потерял власть над собой. Он размахивает руками, срывается то в крик, то в яростный шепот.

— Чего вилять? Каждый грамотный командир должен сообразить — с таким отрядом, как наш, только на тот свет пробиваться…

Я начинаю понимать, куда клонит замкомдив.

— Ну, ну, выкладывайте свой план.

— Какой там план! Яснее ясного — надо распускать отряд. Маленькими группками, по одиночке еще, может, как-нибудь выберемся. Живая сила уцелеет. Хоть пятьдесят процентов. А так — всем хана.

— Значит, на отряде крест поставить? — недоумевает Петров.

— Вам бы, товарищ капитан, помолчать, когда старшие разговаривают.

— А мне, майору, дозволено спросить? — вмешивается Сытник. — Раненых как, в лесу побросаем или фашистам по акту передадим?

— Раненых? — Боженко запнулся. — Раненых?.. Придется кем-то жертвовать, чтобы спаслась основная масса. Таков закон войны…

Но он уже говорит без недавней запальчивости.

— Если я вас, товарищ подполковник, правильно понял, — босой Оксен держится с обычной корректностью, — надо отдать команду: спасайтесь кто как может. Проблема лишь одна: самим расстрелять раненых или предоставить это эсэсовцам…

Больше мне нечего слушать Боженко, и ни к чему этот спор.

— Еще раз где-нибудь, кому-нибудь заикнетесь насчет своего соломонова решения, будете расстреляны. И старые заслуги не спасут, и звание не выручит…

Во второй половине дня на дороге появились транспортеры и автомашины с пехотой. В бинокль видно было, как выпрыгивали из кузовов солдаты, вылезали, разминаясь, из кабин офицеры. Пустые машины отъезжали в сторону, уступая место новой колонне.

Мы уже два часа назад начали отход в сторону деревни с мрачным названием Переморовка, вернее, в сторону болота, подступавшего к ней. Выход не наилучший. Но другого не было. В бой вступать мы не могли.

Рота Петрова прикрывала отход, о котором еще не догадывались немцы. Не догадывались они по той простой причине, что считали болото непроходимым. Да оно и было таким.

Поныне не могу понять, как мы преодолели это болото. Вода по пояс. То и дело кто-нибудь проваливался в яму и его приходилось вытаскивать.

Понуро тянулась колонна. Самые слабые держались за веревку. На островке делали искусственное дыхание захлебнувшемуся в болотной жиже сержанту. Бойцы проходили мимо, не оборачиваясь. Повернуться, сделать лишний жест не было сил.

Вспомнилось 22 июня, когда я с Васильевым стоял у шоссе, ведущего на Перемышль, а из кустарника, нацелив в небо пушки, выскакивали танки, разворачивались и устремлялись на запад. В открытых люках командиры экипажей…

Было это, кажется, тысячу лет назад, в какой-то совсем другой жизни, с совсем другими людьми. А прошло всего-навсего… Какое сегодня число? Пытаюсь вспомнить.

— Коровкин, какое сегодня?

— Что «какое»?

— Число какое?

— Число? — с удивлением повторяет Коровкин. — Число? Шут его знает…

И от того, что никто не помнит, какое сегодня число, какой день, да и никому это не важно, делается особенно тягостно.

С наступлением ночи опять начинается дождь. Зашумел, загудел растревоженный грозой лес. Вспышки молнии выхватывают из мрака окаменевшие, мокрые лица. Никто не замечает грозы. Замечать, реагировать — для этого тоже потребны силы. Их надо экономить для того, чтобы вытащить из трясины ногу и снова опустить ее.

С рассветом над болотом появляются немецкие бомбардировщики. Снижаясь, бросают бомбы. Болото встает дыбом. Брызги и комья грязи взлетают чуть не к самолетам.

Мы молча наблюдаем за этой бессмысленной бомбежкой. Нет сил даже на то, чтобы радоваться — ведь мы ушли от врага, обманули его.

Вырвались из одной ловушки. А сколько их впереди?!

И все-таки сегодняшнее утро — особенное. Уже десятки раз слышал: «старая границам, «старая граница»!

Понимаешь, что фронт ушел далеко на восток. Даже канонада не доносится. Только в направлении на Житомир ночью алеет небо. Однако надеешься, что именно здесь, у реки Вилия, по которой тянулась некогда граница, встретишься с кем-нибудь из своих. Я помнил, что у Шумска (до него сейчас рукой подать) стоял стрелковый корпус. Чем черт не шутит — может быть, как и мы, полки его бродят по окрестным лесам, пытаясь вырваться из окружения.

И еще есть смутная надежда. По ту сторону Вилии не будем голодать, там крепкие, богатые колхозные села.

Одна за другой уходят разведки. Первую в гражданском ведет босой Оксен. Зиборов с несколькими партработниками отправляется на поиски съестного.

Третья разведка — инициатива санинструктора Плотникова. Он просит пустить его с двумя бойцами из взвода носильщиков на поиски медикаментов.

Сытник пришел посоветоваться — посылать ли Плотникова. В армии тот недавно, служил только в санитарной части, гранату, небось, ни разу не бросал. Харченко ничего определенного сказать не может: беспартийный, закончил бакинский мединститут, худого не значится, да и хорошего тоже.

Подходит Плотников, высокий худощавый парень в выцветшей гимнастерке.

— По вашему приказанию красноармеец Плотников прибыл.

— Что надумали, товарищ Плотников?

— Хочу поискать, может, бинтов найду. Здесь наши части наверняка оборону держали.

— Кто вас надоумил?

— Никто.

Плотников трет пальцем переносицу, отбрасывает назад рукой прядь. Вероятно, чувствует, что к его предложению относятся несколько настороженно, но объяснить, доказать нечем.

— Первый год службы?

— Первый.

— А почему волосы не стрижены? Плотников вконец смущен.

— Я ведь в санчасти, полковой врач относился ко мне, как к коллеге. Я же врач с дипломом…

Плотников покраснел и уже от отчаяния, поняв, что в моих глазах он погиб как военный, принялся сбивчиво, размахивая левой рукой (правую держал по шву), объяснять.

— Чем я или доктор Калинин сейчас поможем раненым, если даже бинта нет… А что значит врачу признать свое бессилие, отказать в помощи человеку, который в ней нуждается… Легче пулю себе в лоб пустить…