Тюрки. Двенадцать лекций по истории тюркских народов Средней Азии - Василий Бартольд Страница 6

Есть некоторые обстоятельства, как будто говорящие в пользу мнения Пельо. Сюда относятся так называемые древнеболгарские слова, сохранившиеся в славянской хронике и относящиеся к царствованию древних князей дунайских болгар. Известно, что эти болгары первоначально не были славянами и до сих пор сохранили в своем типе следы неславянского происхождения; загадочные слова, явно не имеющие ничего общего со славянскими языками; поэтому старались объяснить из тюркских или близких к тюркским языков. Особенный успех имело мнение финского профессора Микколы ^[21], что в загадочных словах мы имеем определение дат по эре двенадцатилетнего цикла; при этом, однако, оказывалось, что лошадь обозначалась не тюркским, а монгольским словом морин. Такой факт прежде был бы совершенно непонятен; если авары были монголами, то слово морин могло быть принесено на запад ими. Я ограничусь этим примером и не буду останавливаться на более сомнительных и менее заслуживающих внимания попытках некоторых ученых найти на западе монгольские слова задолго до появления исторических монголов. Какие смелые предположения высказывались об этом даже крупными учеными, можно видеть из попытки Марквардта ^[22] сблизить название области Чаганиан в бассейне верховьев Амударьи с монгольским цаган — «белый», причем Марквардт на основании этого более чем спорного сближения называет слово Чаганиан первым по времени достоверно засвидетельствованным монгольским словом.

С другой стороны, против мнения Пельо могут быть сделаны веские возражения. Господство жужаней, или аваров, простиралось еще в V веке довольно далеко на запад, по крайней мере до Карашара в Китайском Туркестане; ими же было вызвано движение дальше на запад, в бассейн Амударьи, народа хайталов, или белых гуннов, покоренных впоследствии тюрками; при таком значении монгольского народа в событиях этой эпохи трудно объяснить, почему археологические экспедиции в Среднюю Азию не привели до сих пор к открытию каких-либо монгольских текстов, которые бы относились к времени до образования империи Чингисхана. Впрочем, не исключается возможность, что во время господства аваров торговля иранцев и других западных народов с кочевниками Средней Азии еще не достигла такого развития, как впоследствии при тюрках, хотя мы знаем, что в V веке купцами поддерживались сношения между хуннами, переселившимися в Европу, и хуннами, владевшими небольшим государством в пределах Китая.

Во всяком случае, сообщения Пельо показывают, что наука имеет право ожидать от синологов более точных и ценных, чем известные до сих пор данные, материалов для решения вопроса об этнографическом происхождении исторических кочевых народов. Ценных для истории выводов или по крайней мере устранения прежних ошибок можно ожидать и от успеха лингвистических исследований, после которых станут невозможными прежние, совершенно ненаучные лингвистические сближения. До сих пор считали возможным сближать слова хуннов или других старых кочевых народов со словами современных тюркских наречий, даже не ставя вопроса, могло ли данное слово в данной форме относиться к древнему периоду. В работах Ширатори, например, для объяснения титула правителей одного из народов, известия о котором относятся к времени нашей эры, привлекается среднеазиатское слово бий, представляющее очень позднее видоизменение старого бек и не встречающееся нигде раньше XV века. Марквардт для объяснения китайских известий о народе телэ в Монголии думал привлечь слово итиль в смысле «река», тогда как это слово заимствовано из чувашского языка и не встречается ни у одного из других тюркских народов, кроме татар, то есть приволжских тюрок. Надписи и открытые в Средней Азии памятники старотюркской религиозной литературы, может быть, дадут возможность поставить на научную почву вопрос о постепенном развитии словарного состава тюркского языка, также и о том, каким наречиям и каким местностям принадлежат те или другие слова. Если бы удалось открыть такие же древние памятники монгольского языка, то и работы по сопоставлению тюркского языка с монгольским, вероятно, по методам исследования приблизились бы к работам по индоевропейской и семитской филологии. До тех пор пока нет монгольских памятников древнее XIII века, история монгольского языка остается еще более темной, чем история тюркского.

Кроме привлечения древних памятников, история языков до некоторой степени может быть изучена посредством привлечения живых наречий. Во всех языках бывают примеры, что живое наречие сохранило древние формы, давно утраченные в литературном языке, тюрколог и монголист и в этом отношении находятся в менее выгодном положении, чем специалисты по индоевропейской или по семитской филологии. Монгольские наречия, насколько мне известно, настолько сходны между собой, что не дают материала для каких-либо исторических выводов. Несколько большее разнообразие тюркских наречий определяется уже тем, что тюрки расселились на гораздо большем пространстве; но и тюрколог, кроме большего числа сравнительно близких друг к другу тюркских наречий, располагает только двумя резко обособленными тюркскими языками, якутским и чувашским. Сопоставление этих языков с остальными тюркскими наречиями может дать некоторый материал для выяснения истории языка и в связи с этим истории народа.

Якутский язык принадлежит народу, ушедшему на далекий север и не принимавшему после этого участия в общетюркской жизни; зато чувашский язык сохранился в бассейне Волги, в местности, куда шло переселение тюрок из Средней Азии, и есть основание полагать, что этот язык в Средние века был гораздо более распространен, чем теперь. Арабские географы отмечают сходство между различными наречиями тюрок от печенегов в Южной России до соседей Китая и прибавляют, что на особом языке, непонятном для других, говорили болгары и хазары, жившие по среднему течению Волги; этот язык отличался также от языка финских народностей. В таком же положении находится теперь чувашский язык, ближе стоящий к тюркским, чем к финским, но одинаково непонятный для тюрок и финнов. Волга носила и у болгар, и у хазар название Итиль, что значит по-чувашски «река». Все это привело тюркологов к заключению, что чувашский язык представляет остаток языка, на котором говорили прежде болгары и, вероятно, хазары.

О характере чувашского языка долго велись споры. Радлов еще считал этот язык продуктом смешения тюркских элементов с финскими; впоследствии другие ученые старались доказать, что в чувашском языке сохранились утраченные в большей части тюркских наречий остатки более древней стадии тюркского языка. К такому выводу пришел и последний исследователь этого вопроса Поппе ^[23], напечатавший об этом статью в «Известиях» русской Академии наук. По мнению Поппе, чувашский язык принадлежит к той же группе языков, что и тюркские и монгольские наречия, но не может быть отнесен ни к тем, ни к другим, а составляет особую, третью ветвь этой группы. Во время происходивших по этому вопросу в Ленинграде споров Поппе соглашался признать чувашский язык тюркским, но остатком более древней стадии языка, когда монгольский уже успел отделиться, но еще не определились характерные свойства ныне известных письменных и живых тюркских наречий.