Навуходоносор II - Даниель Арно Страница 6

Из этого молчаливого и безликого мира до нас не донеслось почти ничего и об интеллектуальном воспитании вавилонского принца Навуходоносора. Впрочем, в представлениях об одной области его деятельности историк не совсем безоружен; к счастью, это именно та сфера, которая особенно важна для будущего государя: международная политика.

Она регулировалась многовековой традицией, которая хорошо нам известна. В общих чертах эта традиция была разработана в последние века III тысячелетия. В первом тысячелетии геополитические представления окончательно устоялись и, следовательно, с самого начала стали обязательными для Навуходоносора. Правда, ни ассирийцы, ни вавилоняне не были теоретиками; нет текстов, которые сообщали бы нам об этих представлениях; они выявляются, так сказать, через свои «отпечатки» в дипломатической и военной деятельности всех монархов. Разработать противоположную или хотя бы просто в чем-то отличную доктрину не пытался никто: эти попытки не отражены ни в письменных памятниках, ни в образе действий правителей обоих государств. Да и стабильность природных условий на протяжении как минимум двух тысячелетий до Навуходоносора внесла свой вклад в неизменность политики. Именно традиционная доктрина объясняет и оправдывает его действия; в ином случае они могли бы показаться бессвязными: иногда — беспечными, иногда — излишне жестокими.

Долина Тигра и Евфрата с востока и севера ограничена высокими горными цепями: Загросом и Тавром. За этим барьером располагался чужой мир высоких враждебных нагорий, казавшийся беспредельным. Вторая естественная граница очерчена изогиетой, отмечающей начало пустынь Аравийского полуострова, где выпадало менее 250 миллиметров осадков в год. Эта метеорологическая кривая совпадает с западными границами Вавилонии. Однако значимость этого показателя не стоит преувеличивать: крестьянин Древнего мира рассчитывал не на среднюю цифру осадков, а на гарантированный годовой минимум дождей. Поэтому в действительности зоны активного земледелия отодвигались гораздо восточнее, к долине в нижнем течении Евфрата.

Во II тысячелетии ассирийцы и вавилоняне ограничивались тем, что сдерживали племена, жившие по внешнюю сторону указанных границ. В I тысячелетии ассирийцы повели себя иначе: они сочли неприемлемым, чтобы там образовывались государства. Едва разведка доносила им о такой угрозе, снаряжалась экспедиция во главе с царем; признанную враждебной соседнюю страну разоряли дочиста и настолько систематически, что всякая государственная организация там становилась невозможной иногда на целые столетия.

На юге примерно на сотню километров тянулась болотистая область; там испокон веков укрывались те, кто по благим или злым соображениям не признавал вавилонской цивилизации. Эта преграда — неоглядные камышовые плавни, по которым можно было передвигаться только на лодках, — отрезала долину от моря. Но примерно во второй половине II тысячелетия вавилоняне преодолели ее, достигли островов, ныне называющихся Файлака и Бахрейн, и укрепились там. С тех пор эти острова были их базами, опираясь на которые вавилоняне могли держать под контролем Персидский залив. Однако по традиции они почти не обращали внимания на земли, лежавшие дальше Ура.

Последней границей, на севере, было пространство между Евфратом и Хабуром; это плодородный район холмов вулканического происхождения, вполне достаточно там и воды. Он был и до сих пор остается единственными «воротами», через которые можно путешествовать с запада на восток и с востока на запад. Купцы и воины, шедшие из Вавилонии к Средиземному морю или в обратном направлении, обязательно должны были пройти через него; прямая дорога к югу, которая могла бы связать Вавилон с переправой в Хамате, была бы много короче, но переход через пустыню считался невозможным. Похоже, что даже когда Навуходоносор торопился в Вавилон, чтобы его там признали царем, он не рискнул использовать этот путь. Северо-западная граница была единственной, не обозначенной природными препятствиями, а между тем только ее вавилоняне и считали настоящей границей. Это отношение так и не получило объяснения, а тип местности явно противоречил его формированию. После пересечения границы Вавилонии на севере, востоке, западе, юго-западе начинался мир, совершенно непохожий на вавилонский ни ландшафтами, ни наречиями, на которых говорили тамошние жители. На северо-западе же географический переход плавен, а в I тысячелетии постепенным был и переход культурный: повсюду от Евфрата до средиземноморского побережья знали по-арамейски. Создается впечатление, что эта преграда, ничем конкретным не обозначенная, была религиозной, почти мистической. Именно это дает понять Саргон Древний (2334—2279) — первый монарх, указавший на нее; правда, он же, после объединения Южной Месопотамии, эту границу нарушил: «Саргон […] пал ниц в Туттуле и поклонился богу Дагону. Дагон же дал ему Верхнюю страну <…> даже до Кедрового леса и до Серебряных гор». Иными словами, находясь на Среднем Евфрате, Саргон должен был признать Дагона богом западных земель, аза это мог и сам быть признан их легитимным владыкой; только тогда он получил возможность завоевать их до современного хребта Аманус.

Вне всякого сомнения, Навуходоносор разделял стратегические воззрения своих предшественников и современников, но, будучи реалистом, из осторожности должен был приспосабливать их к ситуации. Для него и речи не могло идти о том, чтобы в подражание ассирийским владыкам отправлять карательные экспедиции в северные и восточные нагорья. Стал бы он это делать, если бы обстоятельства того требовали и позволяли? В общем-то в свое время с западноарабскими племенами он поступил именно так. Но те, с одной стороны, представляли непосредственную угрозу, а с другой — были слабы и легкодоступны. Лидия и Мидия являлись гораздо более грозными противниками. Лидия была богатым, могущественным государством, занимавшим западную часть Анатолийского нагорья вокруг города Сарды. Находясь под сильным влиянием греческой культуры, она простирала свои интересы главным образом в сторону Эгейского моря, пыталась сохранить и упрочить там свою власть. На востоке зона ее влияния доходила до Галиса, нынешнего Кызыл-Ирмака. Впрочем, позднее лидийский царь Крез (560—547) не старался продвинуться дальше на юго-восток. Только там он и мог выйти к границам Вавилонской державы, но лежавшая на берегу залива Искендерун Киликия его не интересовала. Словом, лидийцы были очень далеко.

Зато область владычества мидян соприкасалась с землями, покорными Навуходоносору, на всём протяжении их восточного рубежа, а частично и северной границы. Это царство мы знаем очень слабо. Городов там было мало, большая часть населения вела полукочевой образ жизни. С точки зрения вавилонского наблюдателя, Мидия была очень мало похожа на то, что в те времена считали настоящим государством. Видел ли Навуходоносор угрозу оттуда и мог ли нанести удар по этим безграничным пространствам? Кажется, он никогда не считал опасным это направление. Поколением ранее мидяне были союзниками Вавилона при разрушении Ассирии, а теперь, по-видимому, не выказывали никаких враждебных намерений относительно нижней долины Тигра и Евфрата. Между Вавилоном и его соседями царили мир и согласие: в 585 году Лидия и Мидия обратились к арбитражу Вавилона и Киликии, чтобы разрешить спор о разграничении своих территорий в Анатолии.