Мой тесть Леонид Брежнев - Юрий Чурбанов Страница 6

Это был 1967 год. Меня назначили заместителем начальника политотдела мест заключения РСФСР.

После комсомола эта работа еще долго казалась мне чересчур академичной, «бумажной», очень хотелось живого и разностороннего общения, к которому я привык, не хватало задора, что ли, но вместе с тем накапливался и первый профессиональный опыт. Я почти безвылазно бывал в местах лишения свободы, объехал многие зоны.

Тогда это были другие колонии, чем теперь. Разница довольно существенная. На месте «общежитий», где сейчас живут зэки, тогда стояли бараки-развалюхи, там было полно клопов и крыс. На территории колоний я крайне редко видел деревья, хотя это средняя полоса, а не пустыня. А офицерский состав, работающий здесь, в основном составляли люди, не нашедшие себя «на гражданке». У них был только один выход — устроиться туда, где нужны хорошие кулаки, — жутко что было. Еще когда я работал помощником начальника по комсомолу мест заключения Московской области, хорошо помню свою первую командировку в Серпухов. Добрался туда уже под вечер, электричкой, начальник тюрьмы — полковник, бывший фронтовик встретил меня неласково и говорит: «Ладно, уже поздно, я пойду домой, а завтра встретимся и поговорим». — «Хорошо, — отвечаю, — а я пока что познакомлюсь с комсомольской организацией» (по нашим данным, тюремная организация ВЛКСМ плохо платила комсомольские взносы). Встретился, разобрался — вид у этих надзирателей жалкий, одежонка неважная, ну что тут скажешь, честное слово… Наступила ночь. А где спать? Ведь никто тебе гостиницу не закажет. В кабинете начальника стоял кожаный диван, там я и расположился; дали мне подушку, укрылся шинелью, заснул. Тут еще вот какое дело: в тюрьме была, конечно, своя контрольно-надзирательская служба, но прибывший из Москвы, из политотдела, офицер для них был в эту минуту старшим начальником. Случись что, решение принимать именно мне. И вот ночью я просыпаюсь от страшного шума. Что такое? Вбегает насмерть перепуганный дежурный помощник начальника следственного изолятора (ДПНСИ) и докладывает: в одной из камер бузят заключенные, надо срочно что-то делать. А я — первый раз в тюрьме, зэков сроду в глаза не видел — и вот мы идем по этим коридорам, мат стоит такой, что невозможно передать, причем, кто хлеще матерился, надзиратели или зэки, это еще спросить надо. Оказывается, кто-то из зэков обиделся, чего-то им не дали, вот они и «восстали». Ну, успокоили их как-то, я лег спать, хотя заснуть не удалось. Утром пришел начальник тюрьмы, ему доложили все как есть… «Ладно, — говорит он, — разберемся». Остаемся мы вдвоем. «Ну как, страшно было?» — спрашивает. «Конечно, — говорю, — тюрьма бузит!» — «Да это не тюрьма, это же мы тебя проверяли!» Я так и сел… «Ну и шуточки, — говорю, — у вас тут…» А он смеется, хотя я понимаю этого старого фронтовика: он войну прошел, а я для него мальчишка, молокосос…

Не знаю, конечно, точно, но мне кажется, что зэков тогда у нас было больше, чем сейчас. Вот так, изо дня в день, я проработал три года, занимаясь вопросами пропаганды и агитации, идейного воспитания как личного состава, так и заключенных. Ну а когда женился, кто-то, видимо, сказал Леониду Ильичу, что негоже получается: зять Генерального секретаря ЦК КПСС — и тюремщик. Тогда меня перевели заместителем начальника Политуправления внутренних войск МВД СССР, присвоив звание полковника. И хотя сейчас пишут, что сразу после женитьбы передо мной открылась головокружительная карьера, никто не обращает внимания на тот факт, что и в политотделе мест лишения свободы я занимал полковничью должность. Кстати, если уж говорить о перспективах, то на моей прежней работе их было гораздо больше.

Тогда, в 1972 году, Политуправление внутренних войск МВД СССР возглавлял генерал-лейтенант Котов. Это был, безусловно, опытный кадровый работник, но он не имел даже высшего образования, и все, конечно, понимали, что бога за бороду он не схватил. Разумеется, появление молодого, тридцатипятилетнего полковника было встречено с его стороны без восторга и аплодисментов, тем более, что самому Котову было уже под шестьдесят. Мне выделили очень маленький служебный кабинет, где-то около 15 квадратных метров, так что при всем желании он вмещал не больше 6–7 человек. Один или два рабочих телефона, несколько стульев — в общем, строгая, деловая обстановка. А у начальника наоборот, шикарный и удобный кабинет с «кремлевкой» и аппаратом ВЧ, адъютантом и т. д. Ничего этого у меня не было. Даже туалет у начальника управления — свой, а я и другие «замы» — вместе со всеми. Но кто обращал на это внимание? Я занимался вопросами идеологического воспитания и политико-воспитательной работой среди личного состава внутренних войск. Идеологическая работа велась на фоне тех задач, которые выполняли внутренние войска. В их компетенцию входила охрана исправительно-трудовых учреждений, промышленных объектов, но самым главным, конечно, была ответственная и трудоемкая работа по охране общественного порядка. «Генерала» я получил не сразу, как пишут сейчас, только через три года, хотя эта должность — генеральская, а между полковником и генералом нет никаких уставных сроков, это воинское звание присваивается по результатам работы.

Были, конечно, люди, которые из холуйских или конъюнктурных соображений прямб, даже не переговорив со мной, обращались не только к Щелокову, но и к Брежневу, с просьбами побыстрее присвоить мне звание генерал-майора. Об этом мне рассказывал сам Леонид Ильич. Однажды, когда Леонид Ильич был не в лучшем расположении духа он вдруг остановил меня, взглянул… из-под этих бровей и спрашивает: «Тебе что, генерала приспичило, что ли?» Я очень удивился и спрашиваю: о чем, собственно, речь? «Да вот, есть тут ходоки».

Одним словом, Леонид Ильич сразу дал понять, что генеральские погоны надо еще заслужить — заработать. Под горячую руку у меня и с Щелоковым был разговор. Николай Анисимович искренне негодовал: кто же это за его спиной мог обращаться к Брежневу? А пока суть да дело, я внедрялся в работу, изучая сложный идеологический механизм политорганов, партийных и комсомольских организаций внутренних войск. Все это требовало времени и большого напряжения, были интересные командировки, встречи и беседы в первичках с коммунистами, комсомольцами, солдатами и курсантами военных училищ, — я постепенно входил в новую для меня армейскую среду, где все от солдатской художественной самодеятельности до серьезных вопросов партийно-политической и идеологической работы во внутренних войсках было важным и интересным. Я чувствовал, что эта работа мне все больше и больше нравится. Где же только мы не побывали с моими верными солдатами-водителями! Сколько эти ребята машин перебили!¹ У меня были и лихие водители, и инфантильные, все они одинаково добросовестно били машины, но я любил не лихих, не инфантильных шоферов, а честных, то есть тех, из кого лишнюю информацию не вытянешь. Не скажу, чтобы я боялся «стукачества» или еще чего-то и чувствовал недоверие к себе со стороны руководства управления и МВД. Просто я всегда считал, что в такой организации, как наше министерство, лишняя информация, лишние вопросы-ответы совершенно не нужны.

Наступил 1975 год. В работе Политуправления все чаще и чаще появлялись сбои. Генерал-лейтенант Котов увлекся неслужебными делами: я имею в виду ремонт собственной квартиры с привлечением солдат-строителей, бесконечное приобретение товаров и продуктов на базах и в солдатских магазинах, увлечение разного рода «сувенирами» и т. д. Вокруг этого было много нездоровых разговоров и слухов. Они усиленно муссировались среди сотрудников аппарата Политуправления, обрастая уже самыми невероятными деталями. Разумеется, все это не способствовало созданию нормальной и деловой обстановки, и было ясно, что Котова нужно освободить от занимаемой должности.