Против «мессеров» и «сейбров» - Сергей Крамаренко Страница 6

Как ни издевались немцы над деревянными самолетами, называемыми ими «русс фанер», но воевали эти истребители неплохо. ЛаГГ-3 имел относительно сильное вооружение, а самое главное – мощный мотор. Вместе с хорошими аэродинамическими формами это позволяло истребителю развивать большую скорость. Правда, из-за дельта-древесины самолет был тяжел, тяжело было и его управление. Самолет был «дубоватым», как говорили летчики, – особенно по сравнению с предшествующим вертким И-16. Дальнейшие модификации Ла-5 и Ла-7, с металлическими крыльями, были в числе лучших истребителей, воевавших в те годы.

Конструкторы установили на «ЛаГГе» 5 топливных баков и 5 огневых точек: 20-миллиметровую пушку и 4 крупнокалиберных пулемета. В опытных руках он был грозным оружием, особенно против бомбардировщиков. Наши ленинградские летчики успешно громили на нем немецкие эскадры. «Лагги» заранее набирали высоту, затем при обнаружении цели, на пикировании набирали максимальную скорость, стремительно сближались с «юнкерсами» и, используя мощное вооружение, расстреливали их, а затем снова уходили вверх для повторной атаки. К сожалению, на малой скорости, которую вынуждены были держать наши летчики во время прикрытия наземных войск, они уступали стремительно атаковавшим немецким истребителям и несли большие потери.

* * *

Итак, мы вернулись на свой аэродром и начали изучать новый самолет. Теоретическое обучение длилось почти два месяца. За это время мы полностью изучили конструкцию планера и двигателя, особенности их эксплуатации. Например, убирается шасси при нажатии рычага шасси вниз. Когда шасси убралось, требовалось вернуть рычаг в исходное положение. Иногда его заклинивало, поэтому в кармане комбинезона лежали плоскогубцы, чтобы его вытащить. Самым же главным была проработка действий летчика на всех этапах полета. Нужно было без запинки ответить, какие манипуляции летчик проделывает на третьем развороте или на рулежке. К концу зимы мы сдали экзамены по авиатехнике, инструкциям и стали ждать начала полетов.

Наконец аэродром подсох, начались полеты. Но возникло новое затруднение. Для обучения полетам на ЛаГГ-3 не было двухместного учебного самолета, поэтому нас провозили на старом учебно-боевом самолете УТИ-4. Но при этом построение круга, снижение и выравнивание делалось на большей скорости – применительно к новому самолету. Периодически нас отправляли в начало взлетно-посадочной полосы смотреть, как садится новый самолет.

Наконец первому из нас (насколько мне помнится, это был курсант по фамилии Московский) разрешают самостоятельный вылет. Остроносый самолет, взревев, устремляется вперед. Собравшиеся курсанты неотрывно смотрят за его взлетом. Но, не пробежав и ста метров, самолет начинает разворачиваться вправо. Разворот убыстряется, резкий поворот – и поднимается облако пыли. Когда оно рассеивается, мы видим лежащий на земле самолет. Летчик не удержал самолет, а при резком развороте не выдержало шасси.

Самолет увезли для ремонта, а с нами тщательно разобрали причину разворота и поломки самолета. Ожидающим очереди для вылета курсантам дали дополнительные рулежки, и после этого вылет следующего курсанта (его фамилия была Ларин) прошел благополучно. В дальнейшем все также идет благополучно: каждый летный день вылетают один-два курсанта. Я вылетаю седьмым и делаю два полета по кругу на «отлично»; после меня вылетает и еще один курсант – Гринько.

После окончания полетов начались поздравления. Нам объявили благодарность за отличные вылеты на новейшем типе истребителя ЛаГГ-3, и мы с радостным настроением ушли с аэродрома. Вечером, после ужина, мы долго делились друг с другом впечатлениями и легли спать довольно поздно. А ночью нас разбудили взрывы. Все кругом было залито ослепительным светом висящих на парашютах над аэродромом и близлежащим железнодорожным узлом Поворино световых бомб. Завыли сирены. Боевая тревога! Вскочив с кроватей и одеваясь на ходу, мы кинулись бежать на аэродром, но пронзительный свист сбрасываемых с самолетов бомб заставлял нас бросаться на землю и ожидать конца. Почему-то казалось, что бомбы летят прямо на тебя! Каждый раз после взрыва и окончания свиста разлетающихся осколков мы вскакиваем и бежим дальше – к самолетам. Так, падая и снова вскакивая, мы добежали до самолетов и начали растаскивать их в разные стороны. Аэродром был ярко освещен. Вверху – светящиеся бомбы, а в стороне, в нескольких сотнях метров от края аэродрома, горели курятники – длинные сараи, в которых содержались куры птицеводческой фермы, куда попала одна из первых зажигательных бомб.

Немецкие летчики, видя ярко горящие здания и носящихся возле них белых несушек, видимо, посчитали, что разбомбили военные казармы или склады, и методично сбрасывали туда бомбы. Это спасло нас и наши самолеты.

Наша неподготовленность к войне сказалась в этом порядке действий по «боевой тревоге». Ведь при бомбежке разумнее было бы не бежать к аэродрому под падающими бомбами, а укрыться в бомбоубежищах или хотя бы на земле. В результате хотя никто не погиб, но несколько курсантов получили осколочные ранения.

На другое утро многие курсанты ходили возле сгоревших зданий и собирали поджаренных кур на завтрак. Другие разводили костры и жарили убитых или недожаренных кур. Но дров не хватало, и некоторые курсанты стали использовать вместо дров незагоревшиеся зажигательные бомбы. Их было трудно поджечь, но зато, зажженные, они горели ярким, ослепительным пламенем. Не обошлось и без трагедии. Один из курсантов, видимо, в спешке, сунул в огонь бомбу с несработавшим взрывателем. В результате – взрыв. Брызги раскаленного термита разлетелись вокруг, попали в лицо курсанта и выжгли ему глаза. Так печально кончился для него этот «завтрак».

На следующий день полеты были прекращены, и мы вновь начали готовиться к перебазированию школы за Волгу. Это был июнь 1942 года. Немцы начали свое летнее наступление на Сталинград, и Борисоглебск оказался прифронтовым городом. Школа начала эвакуацию на восток. Нас же, 8 курсантов, успевших вылететь на ЛаГГ-3, приказано было отправить в запасной авиационный полк, находившийся в г. Арзамасе. Мы оказались в странном положении: летную программу мы не выполнили, экзаменов не сдали, воинские звания сержантов нам не присвоили, но со школой мы расстались как ее выпускники. Впрочем, в то время на такие юридические тонкости внимания особого не обращали. Так мы и убыли: то ли курсанты, то ли красноармейцы, но с гордым званием летчиков-истребителей, пилотов самолетов ЛаГГ-3.

В запасном полку нас встретили неприветливо. Там понимали, какую обузу накладывает на них прибытие необученных курсантов. Необходимо было почти заново обучить 8 едва держащихся в воздухе летчиков. Но и не выполнить приказ командования было нельзя. Летных документов у нас не было, поэтому командование запасного полка знакомство с нами начало с установления достигнутого нами уровня подготовки. Нас собрали в класс и стали спрашивать о налете. Старший нашей группы имел 8 часов налета и около 40 полетов. Спрошенные второй, третий, четвертый из нашей группы имели по 5—6 часов и от 20 до 30 полетов. Курсант Гринько сказал, что у него только один полет с налетом 10 минут. Командир эскадрильи, опрашивавший нас, с недоумением посмотрел на него и, пробормотав что-то вроде «у нас не школа», сказал, что его обучать не будут и ему придется отправиться обратно в школу. У шестого и седьмого налет оказался в пределах допустимого, и они были зачислены. Оставался один я. У меня было два полета, и я уже чувствовал себя отправленным обратно в школу. Это подтолкнуло меня мысленно прибавить к двойке нолик, и когда командир эскадрильи спросил меня, сколько я налетал, я ответил, что у меня 20 полетов и два часа налета. Ребята взглянули на меня, но привычка к взаимовыручке не подвела. Командир подумал, поколебался, но все-таки сказал: «Хорошо, попробуем, посмотрим, как будешь летать».