Борис Годунов. Трагедия о добром царе - Вячеслав Козляков Страница 6

Погодинская линия оправдания Бориса Годунова, от которой отказывался Соловьев, хотя и была основательно поколеблена, но не исчезла вовсе. В опубликованных в журнале «Русская беседа» отзывах Константина Сергеевича Аксакова на 7-й и 8-й тома «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева были справедливо подчеркнуты известные противоречия в подходах историка к годуновской эпохе. Знаменитый упрек публициста-славянофила К. С. Аксакова автору «Истории России» — «не заметил одного: Русского народа» — предопределил критические оценки соловьевского труда. Константин Аксаков писал о том, что Соловьев фактически прошел мимо вопроса о закрепощении крестьян. Рассматривая следствие по делу о гибели царевича Дмитрия, рецензент, напротив, был убежден, что оно сумело разобраться в случившемся: «царевич убился сам». Это уже дальше родилось «убеждение народное» о насильственной смерти царевича Дмитрия, в итоге сокрушившее династию Годунова ^[38]. Аксаков не соглашается с отзывами Соловьева, даже там, где тот, по своему обыкновению, следует за источниками и пересказывает их: «Мнение почтенного профессора о Борисе носит характер какого-то предубеждения, и, странно, предубеждения тревожного. Он преследует его, как личный враг, ловит его на словах, привязывается к нему на каждом шагу». Константин Аксаков обращает внимание на другое — Борис оказался на вершине власти в совершенно особое время, и оказался достоин задач своего века. Привлекательным, с точки зрения Аксакова, было стремление Бориса Годунова к «общению» с другими державами, хотя, по большей части и не принятое ими. С увлечением Константин Аксаков говорит о движении к «просвещению», намечавшемся в годуновское царствование. Общий вывод Аксакова: «Борис невиновен в злодействе, которое ему приписывают, — и это главное».

Понимая, что одного категоричного утверждения в защиту Годунова недостаточно, Константин Аксаков стремится объяснить, как все-таки случилось, что при всех известных добродетелях «народ» отверг царя Бориса. Упоминая о подозрительности и преследовании Борисом Годуновым своих врагов, Аксаков склонен объяснять их обстоятельствами времени. Сам же царь Борис у него досужий государь, то есть способный к делу: «Поставленный на историческом пути, на одном из крутых его поворотов, умный, строгий, деятельный Борис понес на себе все следствия такого положения своего, понес на себе историческое подозрение и историческую клевету — плоды тогдашней преходящей минуты. Сделав добро, какое мог, и желав сделать еще более, чего не успел сделать, Борис пал, сшибленный с ног потоком событий, и увлек за собою все свое прекрасное семейство: и просвещенного, высоконравственного сына, и дочь, и жену» ^[39].

В представлении К. С. Аксакова получалось, что время управляло Борисом Годуновым, а не он влиял на него. Публицист, увлеченный общей идеей о значении Земли в русской истории, ранее полемизировал с С. М. Соловьевым по поводу земских соборов ^[40], но о соборе 1598 года почему-то не вспомнил. То, как был организован этот избирательный собор, обвинители царя Бориса Федоровича всегда считали доказательством общего, неискреннего направления годуновской политики. Ярко об этом сказал Иван Дмитриевич Беляев в речи о земских соборах в 1867 году (при праздновании столетнего юбилея екатерининской «Уложенной комиссии»): «Борис Феодорович, избранный в цари наружно подстроенным собором, а отнюдь не голосом всей Русской земли, в продолжение всего своего царствования ни разу не осмелился обратиться к этому голосу, хотя в наставшие смутные времена, очевидно имел нужду в этом голосе, и с тем погиб, а за ним погибло и все его семейство» ^[41].

В 1860-е годы происходил явный всплеск интереса к фигуре Бориса Годунова. Конечно, это можно связать с общим историческим ренессансом, когда пали табу на освещение многих тем и появилась возможность открытого обсуждения прежних династических тайн. В такие времена театр обычно опережает исследования историков, не стали исключением фигуры царя Федора Ивановича, его жены царицы Ирины, Бориса Годунова, князей Шуйских. Все они стали персонажами великой исторической трилогии Алексея Константиновича Толстого «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович», «Царь Борис». Обладая тонким пониманием русской истории, автор сумел показать совершенно новых, непривычных для публики героев, хотя и с давно знакомыми именами. Годунов в начале трилогии предстает у А. К. Толстого «гениальным честолюбцем»; драматург раскрыл его характер в замечаниях, адресованных постановщикам и актерам: «Честолюбие Годунова столь же неограниченно, как властолюбие Иоанна, но с ним соединено искреннее желание добра, и Годунов добивается власти с твердым намерением воспользоваться ею ко благу земли. Эта любовь к добру не есть, впрочем, идеальная, и Годунов сам себя обманывает, если он думает, что любит добро для добра. Он любит его потому, что светлый и здоровый ум его показывает ему добро как первое условие благоустройства земли, которое одно составляет его страсть, к которому он чувствует такое же призвание, как великий виртуоз к музыке» (Проект постановки на сцену трагедии «Смерть Иоанна Грозного»). Все три пьесы выстроены вокруг действий главного героя — Годунова, объясняя его путь к власти.

Во второй части трилогии царская семья показана в ранее не привлекавших внимания обстоятельствах семейной драмы. Происками князей Шуйских готовится развод царя с Ириной Годуновой («Аринушкой») и устранение от власти ее брата Бориса (правда, вопреки историческим фактам, события эти перенесены в 1591 год, чтобы совместить их по времени со смертью царевича Дмитрия). Слабости и немощи царя Федора Иоанновича преображены силой его действий, соответствовавших нравственному долгу, «веданию сердца человека». Но ему трудно сопротивляться воле того, кому он сам поручил царство. «Я царь или не царь?» — вынужден спрашивать Федор Иоаннович Годунова. Царь Федор стремится помирить враждующих князей Шуйских и Годунова, он обращается к Борису Годунову: