Ленин и Инесса Арманд. Любовь и революция - Лилия Гусейнова Страница 6

Но, все же, я думаю за всем этим стояла не состоятельность Надежды Константиновны как женщины. И, думаю, это не могло ее не ранить. Но она почему-то не выгоняла меня из дома, а даже наоборот – все так же часто звала меня к ним. И мы также продолжали дни напролет проводить вместе.

Иногда мне стало казаться, что, если бы я лежала в одной постели с Владимиром, а она в этот момент зашла в спальню, то и тут Крупская бы ничего не сказала, а только тактично вышла бы из комнаты.

Я чувствовала, что с каждым днем все больше и больше Владимир начинал относиться ко мне не как к товарищу по партии, а как к женщине.

– Инесса, ты моя муза! – как-то в минуту откровения сказал он мне. – Когда ты рядом, я чувствую, что могу свернуть горы!

– Владимир, перестань… – начала было я, а потом сама же себя и оборвала, я – взрослая женщина и должна говорить прямо то, что думаю и чувствую. – Я хочу быть твоей музой! Это то, чего я хочу больше всего на свете, дорогой Владимир! – продолжила я уже в ином ключе. И, набравшись смелости, посмотрела ему прямо в глаза.

Ленин взгляда не отвел. Он несколько минут пристально разглядывал меня, а потом, улыбнувшись, сказал:

– Тогда ты будешь моей музой, Инесса. Лучшую кандидатуру на эту роль мне и не найти.

И тут со мной случилось что-то неожиданное. Я обняла Володю и начала целовать его высокий лоб, лицо, глаза, губы, шею. Он не останавливал, остановилась я сама, когда, наверное, тысячу раз поцеловала мужчину, о котором все это время только мечтала. Тогда меня накрыло чувство эйфории, я не отдавала отчет своим поступкам, и если бы в комнате был кто-то еще, даже Надежда, я бы поступила также. Этот порыв словно ураган подхватил меня и бросил в объятия того, кого я любила больше всего на свете! Но когда это чувство улетучилось, я поняла, что Ленин снова сидит за работой, а я, как дурочка, стою посреди комнаты. Побормотав тихие извинения, я выскочила вон. И только прислонившись к стене по ту сторону комнаты, поняла, что я бы согласилась жить втроем с ним и его женой, только если бы он позвал. Да, возможно, это кому-то покажется аморальным, но не мне! Я желала этого мужчину как никогда, и мои губы все еще хранили привкус нежных поцелуев.

В тот вечер за ужином я старалась не смотреть на Владимира и больше молчала.

– Инессочка, а что это ты сегодня такая неразговорчивая? – обратилась ко мне тогда Крупская и неожиданно, как будто женское чутье ее не обманывало, спросила. – Уж не натворила ли ты чего?

Мое сердце совершило стремительный кульбит и ухнуло куда-то в пятки. Она все знает, пронеслось в голове. Но Надежда вдруг рассмеялась и продолжила: – На тебя это так не похоже – молчать. Вот я и заволновалась: не случилось ли чего?

– О, нет, не волнуйтесь, все хорошо. Я… я просто задумалась, – нашлась я.

– Не пугай нас так, душечка! – Надежда ласково похлопала меня по плечу.

И вот в тот вечер я поняла на сто процентов – она все знает. То есть, у нас действительно получался любовный треугольник. Но какой-то странный – без острых углов… Она меня не выгоняла, Владимир тоже не просил покинуть их, а сама я по своей воле и вовсе бы не ушла. Так шли дни, летели недели. Мы с Владимиром, оставаясь наедине, могли часами разговаривать о чем угодно, но теперь к этому прибавилось еще и то, что он разрешал мне его целовать. Да-да, в разгар беседы я могла подойти к нему и целовать его лицо, шею, руки… Я вставала на колени подле него и целовала его пальцы. Я думаю, он понимал, что, стоя перед ним вот так вот, я боготворю его и его гений. Он не прогонял меня и позволял стоять вот так некоторое время. А если бы Володя разрешил мне так стоять вечно, я бы простояла!

Но, кажется, Надежда Константиновна все-таки не смогла больше держаться ровно и спокойно. Я стала замечать, что она часто срывается и отвечает грубо Владимиру на какой-либо самый простой вопрос. Или они начинают спорить, а она, вместо того чтобы уступить вспыльчивому мужу, наоборот подливала масла в огонь. Ленин злился, и они оба расходились по разным комнатам – одна – почти в слезах, другой – абсолютно раздраженный.

Владимир тогда начинал срываться на всех и подолгу засиживался в своем кабинете.

Между нами с Надеждой не было ни единого разговора насчет отношений между всеми нами. Она, мне кажется, на этот период времени вообще погрузилась в себя и оживлялась только тогда, когда дело касалось революционной работы. Меня всегда это поражало в ней. Крупскую будто подменяли. Она сразу становилась абсолютно другой – живой, энергичной, подающей идею за идеей, и с мужем она как будто бы и не ссорилась, даже и не было между ними ни единых разногласий. Ее рука снова направляла Владимира, снова была готова быть рядом с ним до конца. Но в такие моменты начинала безумно ревновать я! Конечно, я чувствовала, что муза здесь я, а не его жена, и что при виде меня Ленин действительно как будто наполняется энергией, а его устлавшие глаза снова загораются живым светом. Но чем ближе мы становились друг другу, тем все больше мне хотелось полностью завладеть его сердцем целиком. Я не претендовала занять место политики, но я хотела вытеснить оттуда его супругу.

Но очень быстро поняла, что это мне не удастся. Видя, что муж неравнодушен ко мне, она сказала, что уйдет от него и разведется. И он станет свободным мужчиной, вольным делать все, что захочет, и жить с той, с которой захочет. Я знаю про это, потому как случайно подслушала их разговор.

Именно Владимир остановил Надежду Константиновну. Он так и сказал:

– Наденька, ты моя жена, и я не смогу без тебя. Прошу, не горячись и останься. Все изменится, нужно просто подождать.

Крупская не спросила, что именно изменится, а я так и не поняла тогда, про какие изменения ведет речь Владимир. И все опять на некоторое время стало как прежде.