Мэрилин Монро. Психоанализ ослепительной блондинки - Алма Х. Бонд Страница 6

Он подарил мне щенка, которого я очень любила не только потому, что мне нравились собаки, но и потому, что это подарок моего «папы». Я назвала его Типпи. Надеюсь, что когда-нибудь я приму участие в фильме, где одну из ролей сыграет собака с таким же именем. Это будет моей благодарностью моему лучшему другу детства. Несколько лет назад я позвонила Уэйну, и он сказал:

— Норма Джин, я всю жизнь буду любить тебя и всегда буду рядом с тобой.

И несмотря на то что прошло столько лет с нашей последней встречи, дрожь пронзила мое тело с головы до пяток так же, как в детстве. Да, доктор, даже мою задницу.

Однажды, когда мне исполнилось три года, приехала Глэдис и потребовала, чтобы Болендеры вернули ей меня. Ида, зная о нестабильности Глэдис и беспокоясь обо мне, отказалась. Глэдис вытолкала Иду во двор и закрылась в доме изнутри. Несколько минут спустя она выскочила с одном из армейских вещевых мешков Уэйна Болендера, перекинутым через плечо. Как вы думаете, что было в нем? Я!

По моим воплям Ида с ужасом поняла, что Глэдис запихнула меня в вещмешок, застегнула молнию и собирается унести меня с собой. Ида набросилась на нее, пытаясь сдернуть с нее мешок, который неожиданно расстегнулся, и я выпала на землю. Ида схватила меня и, несмотря на мои крики, утащила обратно в дом.

Пока я рассказывала вам об этом, я впервые подумала, а почему Глэдис сунула меня в вещевой мешок? Почему она просто не взяла меня на руки? Мне было всего три года. Может быть, потому, что она напугала меня, и я начала кричать, когда она схватила меня? Но как и о многом другом из того, что касается моей дорогой матери, вероятно, я никогда не узнаю об этом.

Так впервые я узнала о безумии, которое мучило Глэдис. Я помню, как моя мать смеялась и кричала, когда ее против воли забирали в государственную больницу Норуока. Я смотрела на это, дрожа и рыдая, и понимала, что моя мечта жить с моей настоящей матерью никогда не сбудется.

На мой профессиональный взгляд, несмотря на ужасные недостатки богобоязненных Болендеров и травмирующие, имеющий сексуальный оттенок избиения ее приемным отцом, хорошо, что у Нормы Джин был постоянный дом и некий образец родительской опеки в течение первых семи лет ее жизни. В конце концов, не лучше ли иногда быть сиротой, чем жить с некоторыми из родителей? По крайней мере, они обеспечили ей какую-ту небольшую эмоциональную безопасность и сформировали ее сознание, хотя и искаженное. В противном случае, как многие сироты, она могла бы стать психопатом.

— К моему большому удивлению, — продолжала Мэрилин, — Глэдис выполнила свое обещание купить для нас дом. В августе 1933 года, когда мне было семь лет, она подписала контракт с ипотечной компанией в Калифорнии, выдавшей ей ссуду, которую она добавила к своим собственным сбережениям, и внесла первоначальный взнос за небольшое белое бунгало № 6812 по Арбол-драйв в Голливуде. Денег по-прежнему не хватало, но Глэдис была находчивой. Она говорила мне:

— Всему свое время, так что не волнуйся.

Мне было все равно. Я никогда не думала об этом.

— Я работаю в две смены на студии, — говорила она, — и скоро смогу расплатиться окончательно.

Я думаю, Глэдис действительно хотела забрать меня к себе. Я была в восторге! Впервые в моей жизни я смогу жить с моей родной матерью, как все обычные девочки.

Рядом с домом был двор и белый забор вокруг, — вспоминала Мэрилин с широко открытыми глазами, как будто ей до сих пор в это не верилось. — В то время Глэдис работала монтажером фильмов в компании «Коламбия Пикчерс» и, чтобы иметь дополнительный доход к своей низкой зарплате, сдавала весь дом, за исключением двух комнат, которые она берегла для нас, английской паре киноактеров, снимавшихся в небольших ролях. Муж был дублером Джорджа Арлисса, характерного актера, а жена работала на подмене.

Они производили на меня большое впечатление, — рассказывала Мэрилин, по-детски широко открыв глаза, — это были первые настоящие актеры, снимавшиеся в кино, которых я узнала.

Они были приятные люди, которые, в отличие от Болендеров, с удовольствием курили, пили и играли в карты — фактически делали все то, что Болендеры считали греховным. Но они казались очень милыми и, похоже, нисколько не беспокоились о предстоящей в аду вечности.

— В моем доме живут звезды кино! — хвасталась я перед моими одноклассниками.

Конечно, они не верили мне.

— Эта Норма Джин всегда что-нибудь придумывает, — говорили они за моей спиной. Но мне было все равно.

Я была счастливее, чем в доме Болендеров. Меня радовала мысль, что я наконец буду жить с моей настоящей матерью, несмотря на все ее странности. Атмосфера в семье была гораздо менее строгой, чем у Болендеров, и мне многое позволялось. Мы с Глэдис часто ходили смотреть фильмы в Египетский и Китайский кинотеатры Граумана. Помню, как мы сидели бок о бок и поедали шоколадки «Поцелуи», очарованные вымышленными историями, которые развертывались перед нами на экране.

— Когда-нибудь и ты будешь там, — говорила мне Глэдис, когда чувствовала себя хорошо.

Я слушала и верила ей. Я даже записала ее предсказание на листке и прижимала его к своей груди всякий раз, когда смотрела на него ночью.

Глэдис также водила меня на знаменитый бетонный двор Китайского театра Граумана, где я с гордостью ставила свои маленькие ножки на следы Клары Боу и Глории Свенсон и мечтала, что когда-нибудь отпечатки моих туфель будут рядом с ними. Глэдис не пыталась меня разубедить. Она говорила:

— Конечно, будут! Мы вернемся сюда и посмотрим на них вместе.

Жаль, что мы так и не сделали этого.

К моему бесконечному сожалению, наше воссоединение было очень недолгим. Шли месяцы, депрессия Глэдис нарастала день ото дня, и однажды утром в январе 1935 года она полностью утратила самообладание и ворвалась к своей подруге Грейс с кухонным ножом. Англичане вызвали «скорую помощь». Я кричала и плакала, когда мою мать оторвали от меня и отправили в больницу Лос-Анджелеса, а позднее в Норуок. За исключением очень коротких периодов, всю оставшуюся жизнь она проводила в специальном учреждении. Так закончились два года, самый длинный отрезок времени, который я жила нормальной жизнью вместе с моей матерью. Я всегда испытывала чувство вины, что моя любовь к ней была недостаточно велика, чтобы помочь ей сохранить рассудок.

Годы спустя я поехала туда с моим первым мужем Джимом. Указав на наш небольшой белый дом, я сказала ему с ностальгией:

— Я жила там когда-то с моей матерью до того, как она заболела и ее увезли в больницу. Это было так чудесно. У нас была прекрасная мебель и даже белый детский рояль. А у меня была собственная комната.

Все это теперь кажется чудесным сном. Как бывает иногда, когда просыпаешься утром и едва помнишь чарующий сон, который пытаешься вспомнить снова и снова, но никак не можешь удержать…

Та пара англичан, чьих имен я не могу вспомнить, хоть убей, заботились обо мне почти целый год, но мы переехали в небольшую квартиру, когда они не смогли платить за наш дом. Меня зачислили в школу на Селма-авеню. Я никогда не забуду мой первый учебный день, когда всех детей, кроме меня, провожали их родители. Парочка высадила меня около школы и отправилась по своим делам. Я грустно стояла в ряду, и одна маленькая девочка, показывая на меня, громко сказала своей матери: