Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма - Том Рейсс Страница 6

В «Графе Монте-Кристо» Дюма наделит преданного всеми главного героя не только реальными несчастьями, выпавшими на долю отца в последние годы жизни, но и вымышленным ощущением своего рода мрачного триумфа. Этот персонаж можно считать предшественником любого современного триллера от комиксов о Бэтмене [39]до «Идентификации Борна». Ни один приключенческий роман девятнадцатого века не вызвал такого отклика. Сбежав из темницы и завладев сокровищами Монте-Кристо, Дантес строит в пещерах острова роскошное подземное убежище. Он становится мастером всех видов боевых искусств, хотя, как правило, побеждает врагов за счет ума, подчиняя закон и прочие общественные институты своей сверхчеловеческой воле. Граф знает, что мир жесток и порочен, а потому превращается в гения жестокости и порока, и все это ради цели помочь самым слабым и угнетенным. Граф – первый литературный персонаж, провозгласивший себя супермэном. И в этом он на много лет опередил Ницше [40](не говоря уже о возникновении комиксов).

Писатель Дюма вырос в мире, который сильно отличался от мира его отца, – расизм в те годы набирал силу, а вовсе не слабел. Коллега Дюма – романист Бальзак – называл его «негром» [41]. После успеха «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо» критики предприняли нескончаемую публичную кампанию по дискредитации Дюма, насмехаясь над его африканскими корнями. Его называли черным тропическим сорняком на литературной ниве Франции. Один автор даже заявил: «Потрите шкуру господина Дюма [42], и вы обнаружите дикаря… негра!»

Карикатуристы-современники изображали романиста как негра с гусиным пером в руках – невероятно большие губы, кудрявые волосы, украшенные яркими, безвкусными драгоценностями. Один особенно известный художник [43]облачил его в юбку из травы, продел кость через отверстия в носу и дал в руки каннибальский котел, в котором писатель живьем варил своих белых персонажей. Дюма был лишь на четверть негром, тогда как его отец – наполовину, но взгляды общества на расовый вопрос изменились кардинально в сравнении с концом восемнадцатого столетия, когда африканские корни Алекса Дюма не мешали ему считаться благороднейшим из французов.

Романист старался не обращать внимания на расистские оскорбления в свой адрес, но они наверняка причиняли ему острую боль. Впрочем, худшим из всех зол было то, что его отца, генерала Алекса Дюма, все забыли. Сыну так и не удалось ни открыть всю правду об отце, ни восстановить его место в истории. Однако Дюма отомстил за отца по-другому. Он создавал вымышленные миры, где ни один злодей не оставался безнаказанным, а хорошие люди пользовались защитой и покровительством со стороны бесстрашных героев, почти супермэнов, то есть героев, очень похожих на Алекса Дюма.

* * *

Я прочел тысячи писем генерала Дюма и о нем самом – в Венсенском замке, крепости в стиле Бастилии, где сейчас находится архив французского Министерства обороны. Миновав портреты Наполеона в натуральную величину и подсвечник из сотен мушкетонов, я оказывался в окружении ветеранов, которые искали свои полки, перелистывая тонкие гладкие страницы и вчитываясь в печатные отчеты двадцатого столетия. Мне же приходилось работать с кипами документов, написанных каллиграфическим почерком на толстой пергаментной бумаге. История Французской революции представала передо мной как зрелищная череда бесконечных битв.

Через некоторое время я научился узнавать изящный почерк Алекса Дюма. Отец писателя рассказывал – часто с удивительной прямотой – о своих надеждах на будущее, о крушении планов, связанных с военной карьерой, и о вере в идеалы, за которые он сражался. Благородство и неистовая отвага на поле боя, превратившие Алекса Дюма в одного из лучших солдат эпохи, легко просматриваются даже в грудах ежедневных рапортов, созданных военной бюрократией. Насмешки Дюма над армейским протоколом, гневные предостережения в адрес тех, кто жестоко обращался с мирным населением, и полные бахвальства выходки против трусливых генералов-штабистов часто заставляли меня громко смеяться. Его забота о солдатах и готовность пожертвовать всем ради прав человека и гражданина, кто бы ни стоял на пути к цели, порой доводили меня чуть ли не до слез.

Я нашел служебные рапорты Дюма, его донесения с поля боя, а также анекдоты о нем в сочинениях девятнадцатого века по военной истории. Однако мне удалось узнать очень немного о генерале Алексе Дюма как человеке – в архиве нет ни его любовных писем, ни мемуаров, ни даже завещания. Кажется, будто деяния этого человека стерты из памяти славой его сына и внука, которые носили его имя. Даже эпитет «Dumas pere» («Дюма-отец»), под которым романист известен во Франции, отрицает существование генерала Дюма; такое именование позволяет отличить писателя лишь от «Dumas fils» («Дюма-сына») – драматурга, автора драмы, что легла в основу «Травиаты» Верди. Более того, выяснилось, что Музей Александра Дюма в Вилле-Котре, хотя и «посвященный жизни [44]и творчеству Трех Дюма», в основном представляет собой собрание, связанное с романистом. Вещи и документы о драматурге занимают средних размеров зал, а на долю генерала досталась лишь маленькая комнатка. В этом помещении находятся несколько портретов, кое-какие письма о его боевых подвигах и прядь его курчавых черных волос [45]. Моя главная надежда состояла в том, что в сейфе музея найдутся личные письма, бумаги, которые генерал Дюма держал у себя до самой смерти, по-настоящему важные для него документы, которые его вдова Мари-Луиза впоследствии передала сыну. Именно они помогут мне понять отца писателя.

В музее продавался буклет, где описывалось создание этого учреждения. Текст отличался своего рода стремлением к бюрократической дотошности, которое североамериканцам было бы сложно понять. По мере того как я читал о более чем десяти годах хитроумной борьбы между властями города, региона и страны по поводу статуса семейных реликвий Дюма, надежды на благополучное решение моей проблемы сменялись отчаянием: у городских чиновников могли уйти месяцы, если не годы, на то, чтобы согласовать процедуру открытия сейфа. Торопиться им было некуда. Десятилетиями эти реликвии скапливались в помещениях на втором этаже музея, а единственный человек, который знал их или хотя бы переживал за их сохранность, умер.