Армия, которую предали. Трагедия 33-й армии генерала М. Г. Ефремова. 1941-1942 - Сергей Михеенков Страница 6

Вспомнилось лето 1921 года… Тамбовщина… Операцией по ликвидации банд Антонова руководил тогда Тухачевский. Требовал жестоких мер. Выговаривал и ему, Ефремову, что либеральничает с мужиками. Вспомнился вырезанный под Злотовкой Коммунистический интернациональный отряд имени Троцкого. У многих убитых торчали вилы. В одном селе крестьяне ему рассказали: Герасим Павлович Антонов – бывший народный учитель, а с ним еще двое – Авдеич, бывший прапорщик Авдеев, и Тулуп, парень из крестьян. Никакого зла, мол, им Антонов не чинит. А вот от губпродкомиссара Гольдина, который сидит в Тамбове и рассылает во все уезды и волости свои отряды, спасу нет. Зерно осенью из амбаров выгребли все подчистую! А зимой от голода дети перемерли…

С Якиром вместе служил друг детства Ефремова комбриг Д. Г. Егоров. После расстрела троцкистов 12 июня прошлого года в округе начались аресты. Даниила начали трепать по партийной линии. Нагрянула проверка. В отчетах появилось нелепое: «Враг народа…» Обо всем этом Ефремову рассказал Павел Егоров. Тогда начали думать: что можно сделать, чтобы отклонить абсурдное обвинение, спасти друга и брата. И Ефремов послал на имя С. К. Тимошенко [12], который командовал Киевским военным округом, хороший отзыв о Егорове. Он написал, что комбриг Д. Г. Егоров – честный, преданный родине офицер, что знает его с детских лет, что служил с ним вместе в Карелии во время карело-финской войны 1922 года, что ручается за него. Тогда это подействовало. Дело закрыли.

А недавно арестован Павел Ефимович Дыбенко. Судьба его неизвестна. Заместитель командующего Приволжским округом Кутяков, с которым впоследствии они вместе учились в Военно-политической академии им. Н. Г. Толмачева, уже расстрелян. Вот уж кто любил поговорить на эту тему. Из их троих, игравших в тире на пари, на коробку шоколада, на свободе, при должности и орденах остался только он один.

В прошлом году, летом, этот громкий процесс и расстрел. «Военно-троцкистский заговор». Тогда в какое-то мгновение он тоже поверил в заговор. Но когда начались аресты в нижних эшелонах, когда люди из ведомства Ежова начали выхватывать командиров корпусов, дивизий… Ефремов хорошо знал комкора Кутякова. Какой он враг народа? Болтун – да. Но враг народа… Говорят-то другое, что Клим с Семеном испугались оппозиции, что их скоро потеснят люди помоложе. Вот и бросили в атаку свою 1-ю конную… Ефремов давно знал о неприязни Ворошилова к Тухачевскому. Избавился Клим от ненавистного ему «красавчика-дворянчика». В 1928 году, когда из Москвы с Казанского вокзала в запертом вагоне был выдворен Троцкий, именно Ворошилов и Буденный настояли перед Сталиным, чтобы, следом за своим покровителем, из Москвы убрался и Тухачевский. Что и говорить, конечно, Тухачевский провалил Варшавскую операцию, и 1-я конная кое-как спасала положение. Но судили-то его не за варшавский разгром…

Поезд наконец прибыл на Павелецкий вокзал. На вокзале Ефремова встречал порученец Генерального штаба и тут же на машине доставил к гостинице «Москва». Обычно Ефремов останавливался у родителей жены. Клавдия Тихоновна и Василий Федорович Воеводкины были добрыми и гостеприимными людьми и после того, как их дочь ушла к другому, начав новую жизнь, никакого предубеждения к бывшему зятю не испытывали. К тому же здесь Ефремов мог общаться с сыном Мишей, по которому очень скучал. Но теперь сопровождавший его офицер вежливо посоветовал комкору за пределы гостиницы пока, до особого распоряжения, не выходить. Ефремов тут же поинтересовался, кто, какое ведомство обладает этим правом особого распоряжения. И тут же получил ответ:

– НКВД.

А уже через час к нему в номер постучался офицер в форме НКВД и представился следователем по делу бывшего командующего Ленинградским военным округом…

Два с половиной месяца домашнего ареста, проведенные им в гостинице «Москва», были целой жизнью. Еще одной, чудовищной, мучительной, которую, впрочем, он прожил тоже вполне достойно. Не смалодушничал, никого не оговорил.

Два с половиной месяца следователь задавал ему вопросы, по пять – десять раз одни и те же. То ли провоцировал Ефремова на взрыв, то ли сознательно, методично ломал его, склоняя подчиниться обстоятельствам, потому как, мол, весь ход событий, все показания обвиняемого Дыбенко сводятся к тому, что он, Ефремов, тоже участник заговора против Сталина, Родины, РККА. Но и у Ефремова было достаточно хладнокровия, твердости и убежденности в том, что вздор не может стать правдой, если даже его повторить тысячу раз.

Пока он не мог понять, в каком качестве его допрашивают: как свидетеля или как обвиняемого. В гостиницу с Лубянки за ним приезжали на машине. После очередного допроса или очной ставки снова увозили назад, в гостиницу, в той же машине.

Особенно потрясла Ефремова первая встреча с Дыбенко. Борода и усы были сбриты. И в первое мгновение он даже не узнал своего бывшего командира. Испуганный взгляд. Дрожащие руки. Ссутулившаяся спина и будто провалившиеся плечи. И такой же дрожащий голос, которым он лепетал невообразимое…

– Прошу вас, – с едва заметной улыбкой внутреннего торжества победителя сказал следователь, – повторите то, в чем вы признались. Я имею в виду показания в отношении товарища Ефремова, которые вы подписали.

Дыбенко какое-то время молча смотрел в угол и потом, когда следователь задвигал под столом ногами, проявляя явное нетерпение, откашлялся и, не поднимая глаз, тихо, без всякой интонации сказал:

– Признаю, что я завербован и что завербовал также своего друга, бывшего подчиненного комкора Ефремова Михаила Григорьевича. Произошло это в Куйбышеве, в апреле, в прошлом году.

– Павел Ефимович! – Ефремов вскочил со стула, но тут же услышал жесткий окрик сесть на место и уже спокойно спросил, глядя на дрожащего Дыбенко: – Зачем вы меня оговариваете, товарищ Дыбенко? Ведь это не поможет вам!

Когда следователь приказал увести Дыбенко, после некоторой паузы задал ему такой вопрос, который тоже, изо дня в день, будет методично повторяться все эти два с половиной месяца:

– Вы будете давать чистосердечные признания в совершенном вами преступлении?

И он твердо ответит:

– То, о чем вы говорите, – злой навет и вздор!

И так – два с половиной месяца.

Пережитое в те дни и ночи в гостиничном номере и кабинете следователя НКВД потом долго будет напоминать о себе жуткими ночными кошмарами.

В другой раз следователь заговорил с ним иным тоном:

– Послушайте, Михаил Григорьевич, вы ведь только вовлечены в заговор. И, я думаю, суд учтет, что степень вашей вины не столь велика, чтобы за это лишать вас всего того, чего вы добились трудом и кровью. Добровольное признание и искреннее раскаяние будут свидетельствовать в вашу пользу как самый главный аргумент во всей этой истории.