Рио-де-Жанейро. Карнавал в огне - Руй Кастро Страница 6

Вот что вкратце сказал Монтень, и еще немало чернил прольется по этому поводу. Как и все, выходившее из-под его пера, это эссе оказало глубокое влияние на мыслителей того времени. И более позднего тоже: в семнадцатом веке на наших тупинамба будут основывать теории о «естественной добродетели». Человек изначально добр, гласила теория, его испортила цивилизация. И потому цивилизация должна измениться, а вместе с ней и понятия о правах, правосудии и собственности.

Проходили десятилетия, и последующие авторы все больше и больше идеализировали образ индейцев Гуанабары. И теперь даже неловко открывать, что вопреки представлению, распространяемому писателями и путешественниками в Европе, тупинамба были далеко не ангелы. Они постоянно воевали со своими соседями (по правде говоря, война была их ремеслом), они брали в рабство членов вражеских племен (и продавали их белым), у них были определенные формы правления, была законодательная система, и они прекрасно представляли себе, что такое частная собственность. Предполагаемая невинность их женщин не могла скрыть их чувственности и разнообразия сексуальных техник, которыми они владели. В этом они, пожалуй, составили бы конкуренцию парижским куртизанкам: практика, как известно, — путь к совершенству.

Но уже в те далекие дни люди предпочитали миф, а не реальность. А идеализированный индеец был лучше настоящего. К концу восемнадцатого столетия Жан-Жак Руссо превратил его раз и навсегда в «благородного дикаря». «Свободного», «равного» и «братского», в точном соответствии с девизом Французской революции.

Какая жалость, что задолго до этого, в результате нескольких веков войн, рабства, оспы, алкоголизма, голода и христианства, в Рио не осталось ни одного тупинамба и некому было гордиться их достижениями.

Коли на то пошло, я и не знаю, почему у нас не было кариок-санкюлотов во фригийских колпаках при падении Бастилии. Ведь если бы это зависело от сентиментального морского волка Вильганьона, Рио стал бы французским и де-факто, и де-юре, с шестнадцатого века и навсегда. Со всеми вытекающими последствиями: нашими королями были бы Людовики вместо Педру, мы увлекались бы велосипедами вместо футбола и ели бы утку с лангустом вместо «bife a cavalo» (стейк «под седлом» — с яичницей), и все это не помешало бы де Голлю сказать однажды, что мы — несерьезная страна. Все это почти случилось, и французы и француженки, прибывающие сегодня каким-нибудь внутренним рейсом в аэропорт Сантос-Дюмон, и не подозревают, что в каком-то смысле ступают на землю, принадлежавшую некогда им, — землю, где бушевали битвы, являющиеся сейчас неотъемлемой частью французской истории.

Старый Сантос-Дюмон с его терминалом, выполненным в модернистском стиле, — один из самых маленьких и самых привлекательных городских аэропортов мира. Он расположен прямо в центре города, и его взлетная полоса начинается в трех метрах от моря — перед тем как приземлиться, самолет касается вод залива Гуанабара. Наблюдателю может показаться, что самолет собирается сесть на воду и только потом достичь берега. Как в мультфильме, вдоль взлетной полосы растут карликовые пальмы, а над заливом возвышается Сахарная голова, так что у посетителя не возникнет никаких сомнений — он прибывает именно в Рио. В прошлом, до того как эту часть залива засыпали, вся территория аэропорта была занята французскими территориальными водами, омывающими находящийся в полумиле от берега остров, который индейцы звали Серигип. Именно на этот остров (где теперь расположен Военно-морской колледж, соединенный с аэропортом мостом) 10 ноября 1555 года Вильганьон высадился, чтобы основать бразильскую колонию: Антарктическую Францию.

Если кто и годился для этой задачи, то именно Вильганьон — блестящий солдат и предвестник геополитики. Незадолго до бразильского путешествия ему уже удалось совершить несколько подвигов, которые заставили ликовать Францию и привели в ярость англичан. Например, в 1548 году он похитил Марию Стюарт. Католической наследнице шотландского трона было тогда едва пять лет, и, как это было заведено в лучших королевских семьях, за ее руку уже боролись правящие династии соседних государств. Английский король Генрих VIII хотел женить на ней своего сына Эдуарда VI, сделать ее английской королевой и обратить шотландцев в протестантскую веру, французский король Генрих II мечтал женить на ней своего наследника Франциска II, чтобы Францию и Шотландию и дальше объединяла католическая вера. Узнав о намерениях французов, англичане решили, что только в Лондоне наследница будет в безопасности, и послали за ней адмирала. Вильганьон успел первым: он провел английский флот под Лейтом, забрал Марию Стюарт в Думбартоне и отвез во Францию. Уже за одно это англичане готовы были перегрызть ему глотку, но это было еще не все. В 1552 году, отбросив от Мальты турок, Вильганьон защищал порт Брест от англичан, что принесло ему титул вице-адмирала Бретани. И по его предложению Франция, стремясь украсить своих владения в Средиземноморье, захватила остров Корсика, и не подозревая, что 230 лет спустя там родится Наполеон. И несмотря на все эти заслуги, Вильганьон был не только военным. Он проявил себя еще и проницательным дипломатом, искусным в обращении с королями и королевами, и был добрым другом таких писателей, как Рабле и Ронсар. Если и этого недостаточно, он был еще и теологом, сведущим в каноническом праве.

В 1554 году во время плаванья вдоль юго-западного побережья Бразилии он понял, что Гуанабара, которой все еще не интересовались португальцы, созрела для завоевания. Он вернулся во Францию, подал идею Генриху II и адмиралу Колиньи, и они уполномочили его взять эту область под свое крыло. Годом позже, с тремя кораблями и шестью сотнями людей (некоторые из них были его личной свитой из Шотландии), Вильганьон, теперь уже вице-король Бразилии, прибыл в Рио под вопли попугаев.

Он занял остров Серигип, переименовал его в Колиньи, чтобы сделать приятное своему покровителю, и построил там форт, снабдив его пушками, снятыми с кораблей. Местные жители, как и ожидалось, незамедлительно бросились под его знамена и помогли ему построить на пляже напротив острова (будущем пляже Фламенгу) первые дома города, который получит название Анривилль. Вильганьон внимательно отнесся к этикету индейских вождей и подружился с влиятельным вождем тупинамба Куньямбебе. Эти двое так хорошо поладили, что даже начали составлять вместе французско-тупинамбский словарь. Спустя некоторое время между Гуанабарой и Францией сновало уже порядочное количество кораблей, и все указывало на то, что и сам Генрих II вскоре приедет в колонию отдохнуть. Одного Вильганьон не смог предвидеть — что его собственные люди вскоре станут фанатичными поклонниками местных женщин и предадутся любовным утехам с такой страстью, что перепугают даже местных попугаев.

Вильганьону эта оргия внушала крайнее отвращение, но скорее не по расовым, а по религиозным причинам. Благочестивый с головы до пят, он принял обет безбрачия и придерживался его тщательнее, чем сам папа. Для него секс вне брака был немыслим, и потому достаточно сложно понять, почему он привез с собой в экспедицию так мало женщин, и все они были либо замужем, либо обручены с офицерами. Это была его первая ошибка при основании Антарктической Франции, потому что большую часть его войск составляли молодые холостяки, полные жизни, которые как с цепи сорвались в этом цветнике, полном индианок, сходящих с ума от их голубых глаз. Вильганьон попросил Куньямбебе приструнить девушек. Но вождю (который был человеком, умудренным жизненным опытом) сама мысль об этом казалась непрактичной, да и, давайте скажем честно, немного наивной. Оставшись в одиночестве, Вильганьон попытался обязать каждого из своих солдат ограничиться какой-нибудь одной индианкой и жениться на ней, чтобы при этом нотариус экспедиции подтвердил брак официальным документом. Но парни, как только поняли, что такой брак будет действителен и во Франции, предпочли взбунтоваться, даже если это и могло стоить им жизни — многие именно жизнью за это и заплатили. А другие, более практичные, просто бежали в глубь залива и тайком сели на корабль обратно в Европу, как, возможно, поступил в свое время и слуга Монтеня.