Калифорнийская славянка - Александр Грязев Страница 6

— Ещё как правы, государыня, — заговорил Вяземский. — Великое дело — утвердиться нам на Чёрном море и на Босфоре. Вновь сделать Царьград столицей православной веры нашей, а Крым присоединить к России. Да только и на Восточном океане мы тоже давно интерес имеем. Ещё государь Пётр Первый мечтал о большой земле американской, а наши мореходы ходили у тех берегов и при нём и после него.

— Мне сие ведомо, Александр Алексеевич. Знаю я и про Дежнёва, и про Хабарова, про Беринга с Чириковым… Я сама на днях читала наказ Петра Великого, собственною его рукою написанный перед самой кончиною. В том наказе повелевает он узнать: не соединяется ли где земля российская с американскою. Да велит поспешить с делом сим, ибо англичане и голландцы тоже американской землицы там искали… Ведомо мне, что наши зверобои по сей день в той стороне промышляют… Но ведь я помню и то, что совсем недавно отказала в монаршем пособии тамошней компании Постникова. Именно из-за надобности денежной на южных рубежах наших. Как же быть мне теперь?

— Всему свой час, государыня. Пусть Ваше монаршее пособие идёт туда, куда Вы его изволили направить. А купцам нашим, промышляющим у американских берегов, надо, разумею, дать свободу промыслу их и торговле с тамошними странами, особливо с Китаем. Польза от сего дела для нашего Отечества немалая.

— Да я разве против сей свободы? Вы же знаете, князь, мою любовь к России. Мне хочется, чтобы народ наш славился всеми воинскими и гражданскими доблестями, чтобы мы во всех отношениях превосходили других. Не забывайте, милостивые государи — я дочь герцога Цербстского, а сие значит — сербского. Стало быть и во мне течёт кровь славян поморских… Я давно убедилась в том, что русский народ наш есть особенный в целом свете. Бог дал ему отличные от других свойства, а, главное, красоту души.

— Ваша любовь и забота об Отечестве, о народе нашем известна и за пределами России, государыня, — сказал Вяземский. — Что же касательно денег для постройки компанейских судов, то позвольте подумать о них нам — Сенату. Вы только указ о сем свой монарший дайте.

— Александр Алексеевич, голубчик, выручайте! И можете совершенно надеяться на меня. Я же, видя Ваше угодное мне поведение, никогда о сем не забуду.

— Благодарствую, государыня.

— Указ же Сенату поручим написать Адаму Васильичу. И мы его потом вместе обсудим.

— Слушаюсь, Ваше величество, — наклонил голову Олсуфьев и что-то пометил в своих бумагах.

— Ну, а теперь, милостивые государи, — продолжила императрица, — поговорим касательно экспедиции, о коей Денис Иванович Чичерин просит.

— Подготовку её надо поручить коммерц-коллегии, государыня. Там для сего дела и нужные люди найдутся, — предложил Вяземский.

— Я с Вами согласна, князь.

— Позвольте мне слово молвить, государыня, — подал голос Олсуфьев.

— Конечно, граф. Для того и сидим тут. Говорите.

— По моему разумению надобно предприятие сие проводить тайно. Ибо о делах наших полуденных, полуночных и восточных, как и прежде, очень хотят знать англичане, французы, шведы, а особенно испанцы.

— Да, я читала о том в их газетах. Боятся они нашего присутствия на американских берегах… Так, может быть, экспедицию назовём для отвода глаз какой-нибудь ревизиею?

— Так и сделаем, государыня, — согласился Вяземский. — Пошлём в Сибирь только офицеров в небольшом числе. Остальных же нужных людей пусть наберут в Тобольске, Иркутске или Охотске.

— Да будет так, Александр Алексеевич. Прошу Вас денег для сего дела не жалеть… Даст Бог, прирастёт Отечество наше ешё и Русской Америкой, умножится народом и богатством той землицы. Ничего другого я не желаю для страны, в которую привёл меня Господь.

Екатерина поднялась с кресла, что означало для собеседников окончание разговора. Её голубые глаза светились радостью и какой-то лукавой весёлостью.

— Указ об экспедиции в коммерц-коллегию я сочиню сама, — сказала императрица, — и вы увидите, милостивые государи, что я люблю ещё нераспаханные страны… А теперь, вы уж извините, мне надобно прибраться для приёмов. Мои дамы меня уже, наверное, заждались… До свидания, Александр Алексеевич. В понедельник жду Вас с докладом, — и Екатерина протянула Вяземскому руку для прощального поцелуя. — Да, вот что я ещё сейчас вспомнила, друзья мои:

«…Колумбы Росские, презрев угрюмый рок,

Меж льдами новый путь отворят на восток,

И наша досягнёт в Америку держава»…

Кто сие написал? Скажите-ка.

— Михайло Васильевич Ломоносов, Ваше величество, — ответствовал Олсуфьев.

— То правда, граф. Вот кто в делах сих умнее нас всех вместе взятых. Ведь он уже писал об американской земле и даже чертёж мне показывал, — обернулась императрица к своему статс-секретарю. — Да, вот что ещё…

До меня дошел слух, что наш славный русский гений Ломоносов пребывает в бедности. Ежели сие правда, то это позор для нас. Поручаю вам всё разузнать и сговориться с президентом академии графом Разумовским. Пусть подумает о пенсионе для Михайлы Васильевича. Ответ мне скажите.

— Слушаюсь, государыня, — поклонился Олсуфьев.

— Да подумайте об участии его словом и размышлением в подготовке экспедиции нашей. А Денису Иванычу Чичерину отпишите в Тобольск мою монаршую благодарность. Пусть ждёт указа.

Екатерина кивнула собеседникам и пошла в спальню своею статной, величавой походкой, которая приводила всех и всегда в восхищение. А сейчас восхищёнными же взглядами провожали императрицу и Олсуфьев с Вяземским.