Открытие природы - Андреа Вульф Страница 6

Германия пока что пребывала под зонтиком Священной Римской империи – как выразился Вольтер, «не священной, не римской и не империи». Еще не единая нация, она состояла из множества государств – одни были крохотными княжествами, в других правили могучие династии, как Гогенцоллерны в Пруссии и Габсбурги в Австрии, продолжавшие бороться за преобладание и за территории. В середине XVIII в., при правлении Фридриха Великого, Пруссия утвердилась как крупнейшая соперница Австрии.

К моменту рождения Гумбольдта Пруссия уже славилась своей грозной регулярной армией и эффективностью государственного управления. Фридрих Великий, правивший как абсолютный монарх, все же проводил кое-какие преобразования, включая введение всеобщего начального образования и скромную аграрную реформу. В Пруссии предпринимались первые шаги в направлении религиозной терпимости. Фридрих Великий был известен своей любовью к музыке, философии и учености. И хотя современные ему французы и англичане часто с пренебрежением отзывались о немцах как об отсталых грубиянах, университетов и библиотек в германских государствах было больше, чем где-либо еще в Европе ^{65}. Книгоиздание и периодическая пресса переживали бум, резко росла грамотность.

В Британии тем временем развивалась экономика. Благодаря аграрным новшествам – севообороту, новым методам орошения – росли урожаи. Охваченные «канальной лихорадкой» британцы создавали у себя на острове современную транспортную систему. Промышленная революция принесла механический ткацкий станок и прочие механизмы, города превращались в центры производства. Британские земледельцы переходили от натурального хозяйства к прокорму людей, живших и трудившихся в новых городских центрах.

Человек начал овладевать природой с помощью новых технических средств, таких как паровые машины Джеймса Уатта, а также новых медицинских достижений, ведь были привиты от оспы первые жители Европы и Северной Америки. Когда Бенджамин Франклин в середине XVIII в. изобрел молниеотвод, человечество начало укрощать то, что считалось проявлениями Божьего гнева. Приобретая такое могущество, человек терял свой страх перед природой.

Два предыдущих столетия в западном обществе преобладала мысль, что природа работает как сложное устройство – «огромная и трудная для понимания Машина Вселенной», как сказал один ученый ^{66}. Более того, если человек мог создать замысловатые часы и автоматические устройства, насколько великие творения мог создать Бог? По мысли французского философа Рене Декарта и его последователей, Бог дал нынешнему материальному миру его исходный толчок, тогда как Исаак Ньютон рассматривал Вселенную скорее как священный механизм, в работу которого продолжает вмешиваться его Создатель.

Изобретение таких приборов, как телескопы и микроскопы, открыло новые миры и с ними убеждение, что законы природы могут быть раскрыты. В Германии конца XVII в. философ Готфрид Вильгельм фон Лейбниц предлагал идеи универсальной науки, основанной на математике. Тем временем в Кембридже Ньютон открывал механизмы Вселенной, применяя математические законы к природе. В результате мир начали видеть все более предсказуемым, по мере проникновения человечества в его естественные законы.

Математика, объективное наблюдение и плановые эксперименты прокладывали тропу разума в западных странах. Ученые стали гражданами своего самопровозглашенного «ученого сословия» ^{67} – интеллектуального сообщества, которое было вне национальных, религиозных и языковых границ. Пока их письма пересылались через Европу и Атлантику, формировались научные открытия и новые идеи. Это «ученое сословие» было страной без границ, управляемой разумом, а не монархами. В эту новую эпоху Просвещения, когда западное общество, казалось, твердо взяло курс на достоверность и прогресс, Александр фон Гумбольдт мужал. Девизом столетия был прогресс, каждое поколение завидовало следующему. Никого не волновало, что природа сама по себе может быть уничтожена.

Как представители молодежи Александр и Вильгельм фон Гумбольдты примкнули к берлинским интеллектуальным кружкам, где они обсуждали важность образования, терпимости и независимости мысли. По мере метания братьев между читательскими группами и философскими салонами Берлина их учеба, бывшая раньше, в Тегеле, уединенным занятием, приобретала коллективный характер ^{68}. Летом их мать часто оставалась в Тегеле, позволяя обоим юным братьям жить под надзором их наставников в семейном доме в Берлине. Увы, эта свобода оказалась недолгой: мать дала ясно понять, что видит сыновей государственными служащими. Те зависели от нее материально и были вынуждены подчиняться ее воле ^{69}.

Восемнадцатилетнего Александра Мария Елизавета фон Гумбольдт отправила в Университет Франкфурта-на-Одере, что примерно в 70 милях от Берлина ^{70}. В этом провинциальном учебном заведении постигали премудрости всего 200 студентов, и она выбрала его скорее за близость к Берлину, чем из почтения к образованию, которое там давали. На протяжении семестра Александр учился там государственному управлению и политэкономии, после чего было принято решение перевести его в Гёттингенский университет, один из лучших во всей Германии, где учился Вильгельм ^{71}. Тот изучал право, Александр же сосредоточился на науке, математике и языках. Живя теперь в одном городе, братья тем не менее проводили вместе не много времени. «У нас такие разные характеры!» – говорил Вильгельм ^{72}. Он усердно учился, Александр же грезил о тропиках и приключениях ^{73}. Он мечтал уехать из Германии. В детстве он зачитывался дневниками Джеймса Кука и Луи Антуана де Бугенвиля, совершивших кругосветные плавания, и воображал себя в дальних краях. Любуясь в Ботаническом саду Берлина тропическими пальмами, он желал одного – увидеть их в естественной среде ^{74}.

Эти незрелые грезы приобрели серьезность, когда Гумбольдт отправился со своим старшим другом Георгом Форстером в четырехмесячную поездку по Европе. Форстер, немецкий натуралист, сопровождал Кука в его втором кругосветном путешествии. Познакомившись в Гёттингене, они подолгу обсуждали ту экспедицию, и захватывающие рассказы Форстера об островах южной части Тихого океана делали еще острее жажду Гумбольдта отправиться в дальний путь ^{75}.