Жизнь Джейн Остин - Клэр Томалин Страница 59

Безрадостная перспектива. Оглядываясь вокруг, она видела незавидные примеры. Ее подруга Марта Ллойд, на десять лет старше самой Джейн, жила со своей старой немощной матерью и материной подругой, миссис Стент. «Бедная миссис Стент! Ее судьба все время всем мешать, но мы должны быть сострадательны, ведь со временем сами можем стать такими миссис Стент, ни на что не годными и нигде не желанными», — писала Джейн сестре, хотя самой ей не исполнилось еще и тридцати ^[144]. Мысли такого рода, опасения перед будущим, видимо, не на шутку ее тревожили. И не без причин, если учитывать возраст ее родителей и тот очевидный вопрос, как она и Кассандра станут жить без них.

Неудачное сватовство Гарриса как будто бы вернуло ее к рукописям. Она возила эти драгоценные пачки с места на место год за годом, и они причиняли ей немало хлопот. Их надо было оберегать от воды, огня и прочих опасностей, связанных с частыми переездами. Они легко могли затеряться в пути, в съемных домах или гостиницах: сразу вспоминается, как ее коробки были ошибочно отправлены с постоялого двора в Дартфорде в Вест-Индию. Даже жилища родственников и друзей не обеспечивали полной безопасности — всюду были горничные, разжигавшие камины, и дети, искавшие бумагу для игр и рисования. Рукописи переехали с ней в Бат, вначале к Ли-Перро, затем на Сидни-плейс. Затем они отправились с ней через девонширское и уэльское побережья, а также прочие места, в которые Остинов заносило за эти годы, в Годмершем и обратно в Хэмпшир, к многочисленным друзьям и знакомым. Разумеется, Джейн не могла их оставить на полке пустующего или сданного внаем дома в Бате. Чем об этом больше думаешь, тем больше поражаешься тому, что ничего не пропало. Беречь свои рукописи, должно быть, стало для Джейн одним из важнейших неписаных правил жизни.

Она переписала и выправила «Нортенгерское аббатство» (все еще называвшееся «Сьюзен»). Генри предложил заняться ее делами вместо мистера Остина и в начале 1803 года поручил одному из своих деловых партнеров, юристу Уильяму Сеймуру, предложить роман лондонскому издателю Ричарду Кросби. Тот заплатил за рукопись десять фунтов и обещал вскоре напечатать ее. В рекламном проспекте «Цветы литературы» он даже известил читателей, что книга уже находится «в печати»… Однако за этим ничего не последовало. Это было хуже, чем слепой отказ Кэделла, ведь на этот раз надежды Джейн подкреплялись тем, что рукопись приняли.

Она тем не менее начала писать новый роман, который назвала «Уотсоны». Это история довольно еще молодых женщин, четырех незамужних сестер без средств, более или менее отчаянно пытающихся устроить свою жизнь до того, как умрет их больной отец и положение еще ухудшится. У них пока есть дом, но, поскольку их отец священник, с его кончиной они обречены лишиться и крыши над головой. Параллель с ситуацией Джейн и Кассандры очевидна, но схожесть эта вскоре обрела трагическую реальность. Джейн еще только предполагала смерть мистера Уотсона в романе, а в январе 1805 года сама лишилась отца. И отложила роман до лучших времен.

Как предположил ее племянник-биограф, она прервала работу, сочтя, что поместила свою главную героиню слишком низко на общественной лестнице. Но более правдоподобной кажется другая причина: эта история чересчур болезненно затрагивала личные страхи Джейн, Кассандры и их приятельницы Марты Ллойд, распрощавшихся с надеждами на замужество и вынужденных мириться с такой же мрачной неизвестностью в отношении своего будущего. Остин, решившей избегать автобиографичности, справляться с такой степенью схожести между творчеством и реальной жизнью было мудрено. Беседы между сестрами Уотсон звучат беспощаднее всего, что она когда-либо написала. Старшая, Элизабет Уотсон, оправдывая откровенную охоту за мужьями одной из младших сестер, замечает: «Замужество требуется нам всем… отец не в состоянии обеспечить нас… Стариться же среди бедности и насмешек — участь незавидная». Эмма, самая младшая из них, выросшая на попечении и под влиянием богатой тетушки, протестует: «Как можно, забыв все на свете, думать об одном только замужестве и преследовать мужчину единственно ради этого? Не могу этого понять. Бедность, без сомнения, великое зло, но для женщины, тонко чувствующей и просвещенной, все же не наихудшее. Я скорее соглашусь быть школьной учительницей — а уж хуже некуда, — чем выйти за человека, к которому не питаю никаких чувств». Элизабет, лучше осведомленная о суровой действительности женского существования, отвечает: «А по-моему, как бы там оно ни вышло, все лучше, чем быть учительницей. Видишь ли, Эмма, я ходила в школу и хорошо понимаю, что это такое; ты же знаешь о школьной жизни только понаслышке».

Две средние сестры унылы, сварливы и далеки от реальности в своих ожиданиях, связанных с мужчинами — на самом деле не более чем случайными знакомыми. На их лицах постоянное выражение «недовольства и озабоченности». Их брат Роберт женился на дочери адвоката, располагающей собственными средствами, что позволяет ей безжалостно унижать своих невесток. Их мать умерла, а отец по болезни заперт в четырех стенах. Эмме Уотсон жизнь дома представляется еще безрадостнее оттого, что она выросла в ожидании богатого наследства от своей вдовой тетушки, которая вопреки этим упованиям на старости лет бросилась в объятия корыстного ирландского капитана. Эмме приходится «возвращаться под родительский кров без гроша за душой», как бесцеремонно высказывается ее братец, добавив в осуждение взбалмошной тетки: «Ей-богу, нельзя доверять деньги женщинам!»

Да, обстановка в доме бедных Уотсонов мрачна, но и представители высшего общества, появляясь в романе, ничего не меняют к лучшему. Лорд Осборн, восхищавшийся Эммой на балу, — один из тех господ, что способны обсуждать женщину, не заботясь о том, что она может услышать: «Отчего бы вам не пригласить эту новую красавицу Эмму Уотсон? Потанцуйте-ка с нею, а я на вас полюбуюсь… А коли выяснится, что с ней нет необходимости беспрерывно вести беседу, представьте между делом и меня». А затем интересуется, «так ли она хороша при дневном свете». Решив все же переброситься несколькими словами с Эммой, он возвращается в залу, извиняя себя тем, что якобы ищет свои перчатки, не удосужившись, однако, спрятать пару, зажатую в руке. Его приятель Том Мазгрейв — самодовольный фат, который мог бы почти без всяких изменений появиться в романе 1990-х годов. Когда молодые леди приезжают в гостиницу, где будет проходить бал, Мазгрейв, еще по-будничному одетый, располагается в дверях своей комнаты, беззастенчиво рассматривая проходящих. Он пытается навязать себя Эмме в провожатые против ее воли, ему кажется удачной мысль «нагрянуть к Уотсонам без предупреждения», и он во всеуслышание похваляется своими знакомствами в высших кругах.

Эти и другие наблюдения провинциальной жизни, записанные за время жизни в Бате, поражают своей правдивостью, как и все у Остин. Холодная и пустынная гостиничная зала до начала танцев, напудренный парик ливрейного лакея из самого роскошного дома во всей округе, папильотки в волосах дочери хозяев дома и два атласных платья ее матушки, «надеваемые попеременно в течение всего сезона». Мы узнаем, что во время передвижения по городу в открытой коляске беседа затруднительна из-за разноголосой уличной сутолоки. Мы видим, что тарелка мясной поджарки составляет весь ужин Элизабет и Эммы, когда они остаются дома вдвоем и обслуживают себя сами. Мы присутствуем при милостивом приглашении лорда взглянуть, как спускают охотничью свору в его владениях. Оно сопровождается рекомендацией надевать на прогулку полусапожки и выезжать верхом, притом что его собеседница не может себе позволить ни того ни другого ^[145].