Дж. Д. Сэлинджер. Идя через рожь - Кеннет Славенски Страница 59

Из рассказа явствует, что подобно своему герою сам Сэлинджер также искал путь к просветлению. Поэтому, несмотря на множество католических метафор, рассказ не льет воду на мельницу христианской догмы. То, что испытал Джон Смит, — абсолютно в духе дзен-буддизма. В дзене такое внезапное, подобное вспышке, озарение называется «сатори». Оно индивидуально, интуитивно и противоположно рассудочному знанию. Сатори может быть пережито человеком любого вероисповедания. Неожиданный и моментальный, как молния, всполох света настигает того, чье «я» уязвлено.

«Голубой период де Домье-Смита» — юмористический рассказ, полный глубокого смысла. И тем не менее Гас Лобрано был прав в своей критике. Сэлинджер пытался вложить слишком многое в слишком малую форму. В результате ни один из смыслов не прояснен до конца и несколько тем развиваются параллельно, затеняя одна другую.

После успеха «Над пропастью во ржи» Сэлинджер надеялся, что, живя на Манхэттене, он сумеет затеряться в толпе. Его постигло глубокое разочарование. У него развился страх быть узнанным, который, вкупе с соблазнами большого города — разнообразием светских мероприятий и романтическими свиданиями, — не позволял совмещать нормальную жизнь в Нью-Йорке с сосредоточенной писательской деятельностью. У Сэлинджера созревал замысел нового романа, но для его осуществления требовалось место гораздо более тихое, чем Нью-Йорк.

Сэлинджер собрался было отправиться после 1 января но Флориду и Мексику и там всерьез приняться за новую книгу. Обстоятельства, однако, сложились так, что ему пришлось задержаться в городе до марта, причем главным препятствием к отъезду стала смена караула в «Нью-Йоркере».

Большинство нью-йоркерцев полагало, что преемником Гарольда Росса будет глава отдела прозы Гас Лобрано. Несомненно, Сэлинджер также надеялся, что бразды правления перейдут к его давнему другу. Хотя Лобрано часто выражал неудовлетворенность произведениями Сэлинджера, он всегда делал это с необходимой долей уважения. Среди редакторов журнала Сэлинджер имел репутацию «трудного» автора. Сверхчувствительный ко всякой критике и нетерпимый к правке, он очень часто раздражался и даже злился, если к его текстам придирались. Лобрано сумел найти подход к Сэлинджеру. Замечания свои он преподносил в мягкой форме, с тысячей реверансов и извинений. К тому же Лобрано никогда не пренебрегал недовольством Сэлинджера и — самое важное — знал, когда автора нужно просто оставить в покое. Учитывая все это, можно предположить, что Сэлинджер считал выгодным для себя назначение Лобрано на пост главного редактора «Нью-Йоркера».

И вдруг из тумана вырисовалась непонятная фигура Уильяма Шона. Когда в конце января было объявлено, что на место Росса посажен Шон, Сэлинджер испытал разочарование, а Лобрано — обиду. Ведь Сэлинджер никак не мог предвидеть, что Уильям Шон станет ревностным почитателем его таланта и что их мироощущения удивительным образом совпадут.

Хотя Шон еще с 1933 года занимал самые разные должности в журнале, сотрудники мало что знали о нем. Держался он обособленно, ни с кем в доверительных отношениях не состоял, и его репутация базировалась в основном на сплетнях и вымыслах. Различие между Россом и Шоном бросалось в глаза. Гарольд Росс был человеком живым и компанейским, журналом он руководил с шумной развязностью. Шон же был подчеркнуто сдержан и вежлив. Первое, что сделал Шон на посту главного редактора, — перепланировал кабинет Росса, а сам переехал в противоположный конец здания. Самолюбивой редакторской «семье» такой шаг показался угрожающим, и по издательству поползли самые невероятные слухи.

Согласно одной версии, в 1924 году Шон чуть не сделался жертвой печально известных убийц Леопольда и Лёба. Горя желанием подтвердить или опровергнуть этот слух, команда сыщиков-любителей из «Нью-Иоркера» тайно отправилась в 1965 году в Чикаго, чтобы просмотреть стенограммы суда над Леопольдом и Лёбом. Не найдя в них никакого упоминания о Шоне, разочарованные журналисты вернулись в Нью-Йорк. Задать же вопрос самому Шону никто из любопытствующих не решился. О таком никто не мог даже помыслить.

Уильям Чон, родившийся в 1907 году в Чикаго, высшего образования не получил. Фамилию он поменял, чтобы ее азиатское звучание не сбивало людей с толку. При всей своей обходительности и лояльности он был фигурой чрезвычайно эксцентричной. Его помешательство на приватности сочеталось с множеством фобий. Шон страдал клаустрофобией, смертельно боялся огня, машин, животных и высоты. Говорили, что он носит в портфеле топорик на случай, если застрянет в лифте. Казалось, с грузом подобных страхов по карьерной лестнице высоко не взберешься, однако Уильям Шон обладал таким природным талантом и интуицией, таким острым редакторским глазом, что, несмотря на застенчивость, неизменно первенствовал. По общим отзывам он был великолепным профессионалом, высоко ценившим мнения своих авторов и отстаивавшим их право на закрытость точно так же, как свое. «Если мы у себя в «Нью-Йоркере», — заявлял он, — захотим дать биографическую справку о каком-нибудь авторе, а сам он не пожелает ничего нам сообщать, мы не будем печатать этот материал». Артистическая и чуткая натура (в свое время он приехал в Нью-Йорк с мечтой о карьере композитора), Шон как ни один другой редактор подходил для Сэлинджера и как никто другой мог его понять.

Вскоре после воцарения Шона с Сэлинджером связался его бывший учитель Уит Бернетт. В журнале «Стори» готовился специальный выпуск, и Бернетт спрашивал, не согласится ли Сэлинджер, чье имя еще гремело после выхода «Над пропастью во ржи», прислать какой-нибудь рассказ. «Мы уже давно ничего от вас не получали», — писал Бернетт. Сэлинджер отказался. Он не простил Бернетту инцидента с антологией «Молодые люди». И никогда не простит.

Тогда же Сэлинджеру пришлось иметь дело с Джоном Вудберном и «этими ублюдками» из «Литтл, Браун энд компани». Прошло уже семь месяцев со времени публикации романа, и «Литтл, Браун энд компани» вместе с Дороти Олдинг настаивали, чтобы Сэлинджер подумал над возможностью составить сборник рассказов. Идея эта, родившаяся у Сэлинджера еще в 1944 году, обсуждалась с апреля 1951 года. Сначала Сэлинджер встретился с Роджером Мэчелом, представителем Джейми Хэмилтона в Нью-Йорке. Когда Мэчел сообщил о намерениях Сэлинджера в Лондон, Хэмилтон пришел в восторг, и Сэлинджер, казалось, приготовился к сотрудничеству. Однако, когда начались официальные переговоры с Джоном Вудберном, писатель заколебался. Все еще болезненно переживая инцидент с клубом «Бук оф зе Мане», он поручил вести диалог с издателями своему агенту. А к марту у него созрело решение отложить публикацию сборника. Представив себе, что ему, быть может, заново придется пройти через унижение, пережитое годом ранее, он заявил о своей неготовности заниматься хлопотами, связанными с публикацией книги.

Дело в том, что Сэлинджеру в тот момент и без того хватало проблем. Как мы помним, в одном из писем он признался, как ему трудно сохранять «здравомыслие» в отношениях с таинственной «Мэри», но больше всего его тяготила собственная знаменитость. Он жил в постоянном страхе быть узнанным и каждый раз, выходя из дома, не мог отделаться от ощущения, что за ним наблюдают. Сэлинджер стал избегать людей, сидел запершись в своей мрачной квартире, безуспешно пытаясь работать, не отвечая на телефонные звонки и не открывая конвертов с приглашениями на светские мероприятия. Вскоре он начал жаловаться, что чувствует себя отрезанным от мира узником. Чтобы выбраться из накатывающей депрессии, Сэлинджер предпринял путешествие во Флориду и Мексику, намечавшееся еще на минувший январь.