Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы - Джон Мэн Страница 58

Настоящая угроза Хубилаю таилась в Средней Азии — настоящая потому, что исходила от его же родных, со стороны потомков избранного Чингисом наследника Угэдэя, род которого во благо своих детей отодвинула в сторону могущественная вдова Толуя и мать Хубилая Соргахтани-беки; настоящая потому, что исходила с первоначальной родины Хубилая, и потому, что противодействие здесь преграждало путь потоку товаров из Китая на запад в Индию, исламский мир и Европу. Если дать этой ранке загноиться, Хубилай будет отрезан от западных богатств, что подорвет его власть, и тогда он будет столь же уязвим перед накатывающимися из-за Гоби варварскими ордами, как любой прежний император. И может быть, однажды монгольский император падет под ударом монгольского варвара, какого-нибудь отдаленного родственника с такими же — нет, еще более вескими — претензиями на трон, как и у самого Хубилая.

Родственником, о котором идет речь, был Хайду, внук Угэдэя. История эта своеобразна в том плане, что разыгрывалась на протяжении всей довольно долгой жизни Хайду и изрядной части жизни Хубилая. Примерно 40 лет эти двое соперников совершенно разных весовых категорий вели своего рода боксерский матч на дальней дистанции. Хайду, как боксер в весе пера, наносил быстрые удары с северной и западной границы, иной раз привлекая к себе взгляд своего противника-тяжеловеса, на внимание которого всегда притязало что-нибудь другое.

Хайду никогда не надеялся действительно победить, но его успехи наводят еще на одну мысль, важную для многих великодержавных правителей: завоевание, если его в принципе удалось осуществить — дело простое, как бы тяжело ни далась победа в боях, а вот управление завоеванными странами — сложное. Завоевание объединяет подчиненных в великом приключении; управление же дает простор проявлению любых сторон характера, амбициям, образованию соперничающих групп. Структуры распадаются, особенно по краям, которые в данном случае были районом в 3000 км от ставки. Чиновнику требовалось добираться до Хайду столько же времени, сколько английскому чиновнику в 1780-х годах — до Америки. Кто знает, что могло произойти за тот срок, за который он попадал на место?

Родившийся примерно в 1235 году, Хайду был слишком юн, чтобы попасть в жернова чисток, устроенных в 1251 году Мункэ для сторонников рода Угэдэя, но не слишком юн для получения собственного удела, когда на следующий год Мункэ помирился с уцелевшими потомками этого рода. В 16 лет Хайду сделался хозяином территории примерно в 2000 км от Каракорума, земли, тянущейся от Тянь-Шаня в пустыню, но разделенной заросшей буйной растительностью долиной реки Хи, одним из главных путей, связывающих Китай с западом. Эта местность, географически — самый центр Азии, и стала его базой, где он возмужал вдали от мира Хубилая, становящегося все более китайским. Здесь он и начал строительство своей собственной империи, словно новый подросток в квартале, который расталкивает всех локтями, устремляясь в драку.

Дальнейший рассказ вести непросто, ибо он связан с поиском смысла неясных событий, вылущиванием значения из беспорядочных ссылок на неоднозначные источники, повествующие о мелких стычках. Марко Поло столкнулся с той же проблемой, которую разрешил, как это часто с ним бывало, деспотически обойдясь с историей в стремлении преподнести читателям хороший анекдот. Однако в данном случае это было не самым плохим методом, так как подобранные им слухи и сплетни схватывают нечто существенное относительно Хайду и природы его мятежа.

Марко упоминает Хайду из-за его дочери Хутулун — еще одной из тех грозных женщин, которые оставили свой след в монгольской истории. Хутулун прославилась не своим искусством в политике, а боевым мастерством и независимым духом. Рассказ о ней Марко начинает, словно зачин сказки: «Эта девица была очень красива, но также столь сильна и храбра, что ни один мужчина в царстве ее отца не мог превзойти ее, состязаясь с ней в силе… была она красиво сложена, высокая да плотная, чуть-чуть не великанша». Хайду души не чаял в своей дочери-амазонке и хотел выдать ее замуж, но она всегда отказывалась, говоря, что выйдет лишь за того, кто сможет победить ее в единоборстве. По установленному ею правилу всякий вызывающий ее на состязание должен был ставить на кон сотню лошадей. После ста схваток и ста побед Хутулун получила десять тысяч лошадей. Затем, как во всех хороших сказках, появляется благородный принц, сын богатого и могущественного царя (и отец, и сын подозрительно анонимны). Принц этот настолько уверен в себе, что ставит на кон тысячу лошадей. Хайду, горя желанием заполучить богатого зятя, умоляет дочь нарочно проиграть схватку. Никогда, отвечает та: он должен одолеть ее честно. Все собираются посмотреть на состязание, которое после этой шумной рекламы закончилось разочаровывающе недраматично. Они «схватились друг с другом и боролись, и ни он, ни она не могли приобрести преимущества», но вот Хутулун внезапно бросает противника. Опозоренный, принц отправляется домой, где бы его дом ни располагался, оставив победительнице тысячу лошадей. Ее отец проглатывает гнев из-за расстройства такого удачного брака и с гордостью берет ее с собой во все походы. Она показывает себя великим воином, иногда врываясь в ряды врага, дабы схватить какого-нибудь витязя «столь же ловко, как ястреб набрасывается на птицу, и привезти его своему отцу».

И мы должны этому верить? Кое-чему из сказанного, безусловно, должны. Да, она существовала, так как о ней упоминает и Рашид ад-Дин, но лишь мимоходом и с куда более желчным объяснением ее неспособности выйти замуж. По его словам, отказ исходил от ее отца, «и народ подозревал, что между ним и дочерью были чрезмерно близкие отношения». ^[59] История же, рассказанная Поло, чересчур сильно напоминает другие, вроде рассказов об амазонках или о Брунгильде из «Песни о нибелунгах», чтобы быть убедительной. Однако в ней очень важен свет, который она проливает на Хайду и те достоинства, которыми он восхищался: гордость, храбрость, сила, боевой дух, независимость, в общем, традиционные достоинства пастухов-кочевников. Он не ценил ученых, художников и администраторов. Как говорит Моррис Россаби, человек с такими установками по самой сути своей должен был вступить в конфликт с Хубилаем.

Как же тогда обстояли дела в империи в начале 1260-х годов?

Это была уже не объединенная империя, а поле боя, на котором большая семья дралась за наследство. В Центральной Азии за увеличение своей доли сражались три монгольских державы: Золотая Орда в современной южной России, государство ильханов в Персии и наследники Чагатая между Аральским морем и западным Китаем. (На самом деле держав этих было три с половиной: имелась еще и Белая Орда, которой правили родственники золотоордынских ханов, горящие желанием создать собственное сепаратное государство). И в этой свалке Хайду принялся расталкивать всех локтями, выкраивая место в пограничье, где сходились владения Чагатайского улуса, Золотой Орды и принадлежащего Хубилаю Китая. Все участники борьбы, безусловно, признавали, что принадлежат к одной семье, созданной Чингисом. Но кто лучше прочих подходит для облачения в мантию их великого прародителя? Все находилось в напряжении, раздираемое силами, которые толком не контролировал ни один из сменяющих друг друга претендентов на титул великого хана. На западе монгольских правителей затягивал ислам; некоторые обращались, некоторые противились, а обращенные искали поддержки у своего старого врага, Египта. В центре некоторые придерживались традиционных добродетелей кочевников, презирая те самые города и культуры, в которых нуждались для получения дохода. А на востоке правил Хубилай, для некоторых — номинальный сюзерен, для других — изменник, который предпочел стать китайцем.