Шолохов - Валентин Осипов Страница 58

Шолохов даже за новогодним столом не мог не вспомнить о том, что через полмесяца предстоит особое событие — собрание в редакции районной газеты, где стоит на учете кандидат в члены ВКП(б) М. А. Шолохов. Здесь и будет решаться его партийная судьба — сколько еще пребывать ему в звании кандидата.

Быстро менялась страна. Вождь в 1934 году на очередном партсъезде с немалыми основаниями заявит: «Страна переведена в сравнительно короткий срок на рельсы индустриализации и коллективизации. С успехом осуществлена первая пятилетка. Это рождает чувство гордости и укрепляет веру в свои силы у наших работников».

Сталин призывал развивать экономику, но скрыл, что народ, ввергнутый в ужасы голода в 1932–1933 годах, понес большие жертвы. Напротив, он щедро величал народ «строителем нового общества», а лучших людей — ударниками, стахановцами, передовиками, героями.

В этом году Шолохов пишет по какому-то обыденному поводу по обычаю скупую «на чувства» автобиографию, но вдруг взял и обогатил ее признанием: «И теперь, пожалуй, окончательно „нашел себя“ в профессии писателя, в этом тяжелом и радостном труде».

Как же тесно сходятся события в жизни Шолохова. Почти одновременно с партсобранием в станице готовится XVII партийный съезд в столице.

Уже вечером, 15 января, сразу после собрания, явно взбудораженный, он взялся за письмо Левицкой: «Чистки у нас еще не было, но в члены меня перевели (вопреки постановлению ЦК) и ходатайствует (райком) об утверждении этого решения. А Вы говорите — „сочувствующий“. Я свое уже отсочувствовал и все время пребываю „активным кандидатишкой“».

«Вопреки постановлению ЦК»… Это крайкомом разыграна такая карта в игре на дискредитацию писателя и райкома. Секретарь крайкома без всякого предупреждения пожаловал в станицу и явился на собрание. Когда выступал против Шолохова, прикрыл свой черный замысел документом из ЦК «О проведении чистки членов и кандидатов партии в 1933 году». В нем говорилось не только о том, что кампания проходит с целью «улучшить качественный состав», но содержалось и то, что было использовано против Шолохова: «Прекращается со дня опубликования настоящего постановления перевод в члены партии, как в городе, так и в деревне». Теперь ясно: секретарь райкома Луговой разрешил Шолохову перевод, об этом узнали в Ростове и решили помешать. Формальное обоснование есть. Об «улучшении качественного состава» при имени творца не подумали.

Газетчики, известно, народ не очень-то боязливый и скор на сопротивление, к тому же успели посоветоваться с Луговым. Выслушали высокопоставленного гостя и в отпор: «Знаем, знаем Шолохова, он наш земляк, на наших глазах вырос».

В конце января открылся партсъезд. Шолохов потом узнал, что каждого делегата одарили весомым картонным пакетом с надписью: «Делегату XVII съезда партии», где были аж четыре романа Панферова, первый — «Бруски».

Хорошее настроение у делегатов. По предложению Сталина съезд назвали съездом победителей — считали, что страна добилась триумфа в строительстве социализма. Шолохов в эти дни старался выуживать из «Правды» самое главное. Речи, речи, речи… Цвет партии дает свои оценки прошедшему и сообща намечает преобразования на будущее. У одних речи чисты, как и совесть, — многим из них быть в последний раз делегатом. У других — унижения: каялись в антисталинских уклонах. Третьи пытались сохранить себя подхалимством, хотя еще вчера слыли настоящими революционерами. Согнул их вождь: одних страхом репрессий (кличка «оппозиционер» — это строка для «дела» в ГПУ), других заставил предать свои убеждения под страхом раскола партии — необходимо-де единство.

Шолохов читает то, что говорится о деревне, о крестьянстве. Но никто — никто! — не сказал ни слова о недавнем голоде с его миллионными жертвами. Будто и не было. Зато лавина славословий вождю.

Еще и десяти месяцев не минуло, как он обращался к Сталину вот так запросто: «Дорогой т. Сталин! Т-му Вашу получил…» А тут выступает земляк — секретарь крайкома: «Мы знаем, что наша партия выдвинула вождя, который обеспечивает нам правильную партийную линию…» Нарком Микоян, он же и кандидат в члены Политбюро, — будто напрочь застило память на голодомор, говорит: «Гениальное руководство товарища Сталина партией за пять лет борьбы привело нас к тому, что в 1933 году одни только колхозы дали больше хлеба, чем все помещики и кулаки, вместе взятые, в 1913 году». Зиновьев и Каменев выступают, чтобы покаяться, и тоже славят вождя. Первый о докладе Сталина: «В своем докладе-шедевре…» Второй: «Да здравствует наш, наш вождь и командир товарищ Сталин!» Поднимающийся в гору Берия тоже не отстает: «Да здравствует великий Сталин!»

Шолохов узнал, что на съезде дважды было помянуто его имя. Юдин, партиец, который по заданию ЦК помогает создавать Союз писателей, процитировал слова одного книгочея из батраков: «Из новых книг прочитал почти всего Новикова-Прибоя, Серафимовича, Горького, Шолохова, Панферова».

Панферову оказана честь: ему, не делегату съезда, предоставлена трибуна для речи. Единственному от писателей! И как начал-то свое обращение к залу: «Товарищи, вы разрешите мне как автору романа „Бруски“ говорить языком „Брусков“». Невзрачной оказалась его речь уже с первых похвальных фраз, где перечислил в «положительном плане», но не в несоразмерной упряжке — имена: Горький, Серафимович, Фурманов, Неверов, Фадеев, Шолохов, Шухов, Безыменский, Бела Иллеш, Гидаш, Киршон, Ставский, Вс. Иванов. Шолохов, небось, ухмыльнулся: в одном казане и сазаны, и шустрые ершики.

Никто не назвал на съезде «Поднятой целины». Ни Сталин в докладе, ни тогдашние идеологи, ни собратья по литературе, ни делегаты колхозных партийцев. Однако же всякий делегат от колхозников взахлеб говорил про коллективизацию. Подрагивающая в магнитных напряжениях стрелка съездовского компаса указывает не на «Целину», а на «Бруски». В этом многотомном романе в активных героях — Сталин. Оделили похвалами еще несколько сочинений — «Я люблю» Авдеенко, «Большой конвейер» Ильина, «Капитальный ремонт» Соболева…