Музыка и Тишина - Роуз Тремейн Страница 58

Блеск воображаемого серебра освещал мрак их убогих жилищ. За едой они говорили только о серебре. Когда мужчины приходили с работы, они осматривали их руки, ища следы серебряной пыли. И вряд ли среди них найдется хоть одна, у кого не было бы маленького кусочка серебряной руды, который шахтер тайком вынес из копей в сапоге или даже в своем теле с тем, чтобы потом отыскать его в ночном горшке в виде окаменевших фекалий.

Женщины держали эти кусочки в раскрытых ладонях.

— Это? — спрашивали они. — Эта крупица камня?

— Да, — слышали они в ответ. — За то, что я его взял, меня могли посадить в темницу, так что держи его подальше от глаз и никому о нем не рассказывай до тех пор, пока шахта не истощится и инженеры не уедут.

Шахта не истощилась. Еще и поэтому вдовы и скорбящие дочери стоят и смотрят на нее. В тишине, нарушаемой лишь криком орла, который иногда принимается торжественно кружить над их головами, они пытаются понять то, что невозможно понять — тайну горы. Когда снова придет зима, снег покроет то место, куда люди вошли и откуда уже не вышли живыми. Снег превратится в ледник, и ни один из тех немногих путников, которые бывают здесь, никогда не узнает, какое богатство скрывается за этим белым покровом.

Но эти женщины знают. Именно они совершили этот обмен. Они знают, ради чего умерли их мужчины. И они хотят, чтобы все вернулось: шум и великолепие копей. Они хотят, чтобы копи снова ожили и стали тем, чем были… с криками инженеров, со свистками, предупреждающими о каждом следующем взрыве, с грохотом и лязгом сотен лопат, с песнями по вечерам, с кружками пива в грубых руках их мужчин, с огромной фигурой Короля, который ходит среди них и даже подсаживается к их очагам, рассказывая про Данию, Норвегию, про огромное королевство и про близкое процветание.

Они стоят и слушают, будто из земли льется музыка, которую кроме них никому не дано услышать. То была музыка копей. Музыка надежды. Они слышали ее в течение пяти месяцев, но грянул взрыв, грянул без предупреждения. Они страстно желают вновь услышать эту музыку, но знают, что она никогда не зазвучит.

Лютеранский священник, который навещает вдов и детей шахтеров, человек такой тощий и маленький, что ему дали прозвище Rotte, или Крысеныш. Имя его Мартин Мёллер. На деревянной кафедре ему приходится вставать на скамеечку, чтобы смотреть на паству сверху вниз. И проповеди неделя за неделей доставляют ему истинное мучение, поскольку он не тот человек, который любит иные разговоры, кроме беззвучных разговоров с Богом. Он часто сожалеет, что ему приходится произносить проповеди, утешать; единственное его желание — думать. Когда он заходит в чей-нибудь дом, то держится так тихо, что о его присутствии просто забывают.

Но в эти дни, после трагедии в Нумедале, Мартин Мёллер стал говорить, и говорить много. Он понимает, что здесь произошла великая несправедливость, и вместо того, чтобы замкнуться в еще более непроницаемом молчании, он взял на себя роль представителя обездоленных и отчаявшихся.

Бог говорит ему, что Король поступает неправильно и несправедливо, оставляя копи закрытыми и забытыми, а людей брошенными в горе и бедности. Обитатели деревни в Исфоссе с готовностью изменили свою жизнь ради Короля Кристиана. Но, несмотря на все красноречие Его Величества относительно богатства и процветания, в их руки не попало ничего, кроме нескольких далеров за работу. Как жить теперь их вдовам? — спрашивает Мартин Мёллер. На промерзшей земле они стараются выращивать лук и капусту. Они ходят в горы и собирают хворост. Их дети воруют и просят подаяние. У них ничего нет.

А из Копенгагена ни единого слова, ни одного представителя. Каждое утро Мартин Мёллер смотрит из окна своего дома на дорогу, надеясь увидеть прибытие чужестранца в ливрее и сапогах из испанской кожи. А еще он надеется увидеть в сумке этого чужестранца лист бумаги с королевской печатью, на котором будет написано обещание компенсации, или, еще лучше, тяжелую повозку, которая следует за представителем с мешками монет, шерстью, одеждой, мукой, вином, маслом и сахаром.

— Крысеныш сам себя обманывает, — говорят между собой матери и вдовы. — Ничего такого никогда не будет. Королю все равно, живы мы или умерли. Если бы мы были в самой Дании, тогда, возможно, и было бы по-другому, но к страдающим в Норвегии он глух.

Но Крысеныш Мёллер исполнен решимости сделать так, чтобы об этих людях не забыли. И кто будет говорить от их имени, если не он? Он словно накапливал все свои слова и все дыхание своего крошечного тела до этого часа. С красноватым от холодного осеннего воздуха носом, перебегая от дома к дому, он сообщает дочерям, вдовам и оборванным истощавшим детям, что, если возникнет необходимость, сам отправится в Копенгаген (и это при его боязни моря), а пока что ищет какой-нибудь способ передать Королю письмо.

И в этом письме он изливает боль своего сердца. Он описывает ужасы, свидетелем которых был перед входом в шахту, и последовавшие за тем горе и страдания. Он сообщает Королю, что диета из одного лукового супа вызывает меланхолию и что меланхолия в скором времени приводит к отчаянию. «Сир, если бы Вы не приехали сюда и не дали нам надежду, — пишет он, — то мы бы не жалуясь прожили свой век. Но Вы приехали. Вы воодушевили нас. Вы нарисовали нам радужные картины того, что могло бы быть. И поэтому в горе нашем мы взываем именно к Вам…»

Он молит Короля вернуться в Нумедал. Описывает, как сам он стоит у окна, ожидая и высматривая человека в сапогах из испанской кожи, который все не приезжает. Говорит, какой он маленький в сравнении с подоконником. Говорит, что он никто, бедный священник, одинокий человек, крыса. «И все же… — пишет он, — я осмеливаюсь обращаться прямо к моему Королю, осмеливаюсь верить, что он меня услышит, и осмеливаюсь надеяться, что он ответит на мою мольбу».

Метаморфоза Мартина Мёллера становится предметом разговоров, а его проповеди собирают гораздо больше прихожан, чем прежде. «Бывают и смелые крысы, — говорят с улыбкой некоторые из них. — Нам не следует этого забывать».

Кирстен: из личных бумаг

Мы в Боллере, в доме моей матери.

Все в этом мире можно вытерпеть, кроме отсутствия моего Любовника. Отто выслали в Швецию, и моя голова занята лишь планами и маневрами: я хочу вызволить его из Ссылки и вернуть в мою постель, или если это невозможно, то самой навсегда покинуть Данию и соединиться с ним в Стокгольме. Этому я посвящаю все мои дни и ночи, мои прогулки, мои молитвы и мечты. Когда я вышиваю, вплетаю в свои рисунки цветы моей хитрости.

Я рассуждаю так: будучи главным врагом моего Мужа, Король Густав Адольф Шведский {82} щедро заплатил бы за любые Сведения, относящиеся к положению дел при Датском Дворе, особенно за любые Разоблачения или Открытия, подтверждающие бедственное состояние государственных Финансов. Я слишком хорошо знаю, что этот проклятый Денежный Вопрос не выходит у Кристиана из головы, и уверена, что у него есть Личные Бумаги, которые имеют отношение к этому предмету и из которых его Великий Враг мог бы извлечь немалую пользу — в обмен на освобождение Отто и его приезд в Ютландию или мой безопасный переезд в Швецию.