Пророчество Корана - Хесус Маэсо де ла Торре Страница 58

Яго почувствовал, что новое бедствие надвигается на этот несчастный город, которому только и не хватало новых крушений и тягостей.

— Foetor judaicus — вот виновник «черной смерти»! — звучало повсюду.

— Вороны, хитрецы с горбатыми носами! — голосил вонючий попрошайка. — Они прячут в своих синагогах золотых идолов, которым молятся!

— Палачи Христовы! — орали кликуши. — Они отравили источники!

Яго очень боялся за своих коллег-иудеев, на которых больные старики-христиане уже смотрели косо, сомневаясь в действенности прописываемых ими снадобий. От Исаака он узнал, что в тот же день уважаемый Яков Бен Асер, гаон, или наси, — предводитель иудеев Севильи, с которым он неоднократно сидел за одним столом, срочно созвал совещание в синагоге на улице Левиес и там, во дворе подле столетнего колодца, они разработали план спасения. Была удвоена стража и количество ночных фонарей у трех входов в еврейский квартал и у задних ворот Атамбора, которые должны были теперь открываться в час терции [145]и закрываться с заходом солнца. Планировалось также осторожно следить за слухами, а детям рекомендовалось избегать споров с крещеными, потому что любая стычка могла оказаться на руку взбудораженным горлопанам и фанатично настроенным монахам-подстрекателям.

— Братья, мы переживаем худое время, — говорил Бен Асер. — Из Франции приходят такие вести: дети, старики и женщины горят заживо в гигантских кострах. В Арагоне вырезают целые еврейские кварталы. Многие враждебно настроенные христиане призывают разрушить Израиль, и мне очевидно, что наш государь дон Педро получил некое письмо, подписанное собранием прелатов и церковных чинов, «Fortalitium Fidei» [146], в котором они настаивают потребовать от Папы учреждения инквизиции в Кастилии. Эта очередная хула, которая нас сейчас так обеспокоила, покажется мелочью по сравнению с тем великим испытанием, которое может послать Бог своему народу в виде этого дьявольского трибунала, который обрушится на нас с бесчеловечной жестокостью, дотоле невиданной. Помолимся вместе Всевышнему и будем стойкими и смиренными.

Закат солнца выдался почти зимним, окрасив желтыми тонами небо, а реку красными сполохами, и Яго, проходя по Ареналю, чувствовал страх перед свирепой стихией нетерпимости.

Озабоченный, он шел по городу наугад, подумав, впрочем, что надо было бы навестить советника Церцера, который передал ему записку, из которой следовало, что есть какие-то хорошие новости насчет их секретных планов покопаться в Дар ас-Суре. Однако, оказавшись в лабиринте Эль-Сальвадора, он вдруг обнаружил, что здесь пусто, и вспомнил, что в это время все отправились на помпезную церемонию: король вручал свою посеребренную статую монастырю Санто-Доминго.

Любопытство возобладало, и он развернулся. Но путь ему преградило шествие верующих, одетых в рубища, головы их были посыпаны пеплом. Это была процессия страждущих, которые желали очиститься от грехов путем самоистязания. Яго пошел за ними и, когда они оказались на маленькой площади в Алатаресе, замедлил шаг, услышав заунывные жалобные крики. Сердце сжимало тревожное предчувствие. Вскоре его взору открылась картина, от которой он поневоле воскликнул:

— Боже, кого на этот раз ведут? — И глаза его расширились от ужаса.

Перед ним, будто фантастическое видение, медленно двигалась целая волна крестов, церковных знамен и кающихся грешников, окутанная кадильным дымом. На какое-то мгновение ему показалось, что земля поплыла под ногами и что адские персонажи во всей своей красе — демоны Люцифера, крылатые чудовища, волколюди и прочие химеры — вышли на улицы Севильи, сбежав из преисподней. Во главе этой поистине апокалиптической процессии флагеллантов шла сестра Гиомар и несколько взбудораженных монахов. Они продвигались неторопливо, несли золотые урны с мощами святых, статуи скорбящей Девы Марии и святого Себастьяна, защитника чумных, пронзенного окровавленными стрелами. До слуха Яго доносились нестройные песнопения, слышались удары хлыстов, что оставляло гнетущее впечатление, а кающиеся, уже все в крови от дикого самобичевания, все шли и шли. Ужас исказил лицо врача, наблюдавшего диковинное шествие.

Словно стая вагантов, они распевали кантики [147], осуждавшие сомнительные удовольствия жизни, таща тяжелые вериги, в то время как другие бичевали себя хлыстами из бычьих жил с шипами и рвали на себе волосы. Их босые ноги кровоточили, а сами они при этом истово требовали пришествия святой инквизиции и милости разгневанного из-за их грехов Создателя. Некоторые в исполнение своих обетов, данных во имя спасения от черного недуга, с трудом тащили на себе большие кресты. Все это фантасмагорическое уродство было непостижимо для молодого медика. Он созерцал людей потрясенный, невольно вспоминая виденные им ранее шествия полоумных флагеллантов в Провансе и Каталонии.

— Dies irae, dies irae! [148]— взывали они. — Грядет царствие зверя и умрут блаженные!

Шествие походило на пролог к Страшному суду, где все присутствующие были приговорены к вечным мукам. С леденящими душу стонами, словно их осудили за святотатство, они воздевали руки, устремив взоры в небо, как будто мистическое наказание позволяло им узреть ангельские видения. Какой-то францисканец, вышагивая с горящими глазами, стращал случайных зрителей бредовыми речами, навевая на них мистический ужас, — некоторые опускались на колени. Дети были напуганы, женщины плакали, удрученные идальго молили небеса о прощении.

— Чревоугодие, сластолюбие и лжеобращенные прогневили Бога! Кайтесь!

За сотней самобичующихся следовало скопище оборванных слепцов и калек. В ужасных окровавленных лохмотьях, со своими медными тарелочками, связанные толстой веревкой, они демонстрировали окружающим кровоточащие десны и коросту грязи как знаки своей библейской нищеты, помогая своим тошнотворным присутствием окончательно размягчить сердца даже самых равнодушных. Они голосили:

— Слава царству Агнца, славится Rex Mundi [149], поводырь обездоленных! Повинитесь, братья!

Какой-то проповедник-доминиканец, пылая лицом и взором, подбадривал кающихся грешников, покрытых свежими рубцами и ранами и падающих на землю рядом со зрителями, которые с готовностью бросались помогать.

— Отрекитесь от Люцифера, отрекитесь от мира и его соблазнов! Dies irae! — слышались голоса.

Посреди ларцов с мощами танцевал с какими-то жуткими ужимками уличный акробат, который походил на самого ангела-погубителя. Полуголый, с желтой маской смерти на лице, это был, видимо, комедиант из тех, что выступали у соборов, или его просто наняли, чтобы представлять эту жестокую пантомиму. Он кривлялся, потрясая огромным серпом, которым он тыкал направо и налево, распевая куплеты, от которых замирали сердца дам и кавалеров: