Когда мы были чужие - Памела Шоневальдт Страница 57

Когда амазонка была готова, мадам провела легкими пальцами по жестким складкам и улыбнулась, отметив, что клетка идеально сошлась на линии сшива, словно все платье сделано из цельного куска. Этот фасон мадам придумала сама. Покупательница, оценив все его достоинства, пришла в полный восторг. Была суббота.

В воскресенье я встала рано и потихоньку выскользнула из пансиона. Со всех сторон налетал ветер, хватал за юбку, разворачивал обратно, точно хотел сказать: «Не ходи, не ходи». Но я упорно шла вперед, несмотря на то, что в животе поселился тяжелый жаркий страх.

Когда я пришла, синьора Д'Анжело, уже в чистом хлопчатом халате, указала на поднос, куда следовало положить деньги. Пересчитывать их она не стала. Если в прошлый раз комната была аккуратно прибрана, то сегодня она прямо таки сияла. Дубовый стол сверкал. Белоснежная салфетка покрывала поднос с инструментами. Синьора пригласила меня к письменному столу и бережно открыла толстую медицинскую книгу.

— Это «Практическое руководство для акушеров» доктора Томаса Херси, — пояснила она. — Хотите посмотреть?

— Да, благодарю вас.

Синьора перелистнула страницу, и я увидела иллюстрацию на весь лист: «Женские репродуктивные органы». Поразительно, как будто у женщины прозрачная кожа и сквозь нее все видно. Указывая на рисунок, она стала рассказывать про трубы и складки, рецептакулы и каналы. Вот матка, которую откроет расширитель, а вот яйцеклетка, расположенная возле маточной стенки. Вот зародыш, его устранит кюретка… У меня заныло в животе.

— Сейчас половина восьмого, — спокойно заметила синьора Д'Анжело, глядя на часы. — В восемь все закончим. Ну, а для начала выпейте чая с кипреем, поможет расслабиться.

Я прихлебнула горькой, едкой настойки.

— Теперь разденьтесь за ширмой и возьмите простыню.

Так я и сделала. А после — вышла в комнату, закутанная, как приведение, босая и очень несчастная.

Синьора помогла мне взобраться на стол и мягко уложила на спину.

— Вы, — я откашлялась, — будете говорить мне, что делаете?

Она улыбнулась.

— Конечно. Я уже продезинфицировала инструменты и накрыла их чистой салфеткой. Вот, пододвигаю поднос поближе. — Мягко проскрипели колесики. — Теперь согните ноги в коленях. Хорошо, раздвиньте их. Шире, пожалуйста. Отлично. Расширитель холодный. Когда я введу его, раздастся характерный щелчок. — Я услышала щелчок.

Она спокойно продолжала, объясняя каждый свой шаг. Ее пальцы связывали наши тела воедино, словно она произносила вслух мои мысли.

— Вы боитесь, но на самом деле вам ничего не угрожает. Сейчас почувствуете спазмы, они будут усиливаться.

Боль волной прокатилась в животе. На лице выступили капельки пота. Больно, как же больно, и все по нарастающей — больнее и больнее. Я сжала зубы и вцепилась в край стола.

— Дать вам опия, Ирма?

— Нет, — выдохнула я. — Просто говорите со мной.

— Все идет хорошо. Начинаем чистить. Спокойно, спокойно. Дышите поглубже. Помните иллюстрацию, там зародыш, который мы должны удалить?

Спазмы резали, как ножи, но ее успокаивающий голос помогал мне, точно спасительный линь в море боли, и я хваталась за него, хотя ничего уже не видела от слез.

— Превосходно, Ирма, мы почти закончили. Вы мужественная девушка. Сейчас вы почувствуете, что потекла кровь. Это матка сокращается. — Теплый ручеек потек по ногам. — Не волнуйтесь, так и должно быть, это она очищается. Так, теперь я убираю кюретку. Четыре, три, два, один — все, вынула. Достаю дилататор… теперь расширитель влагалища. Сейчас спазмы пойдут на спад.

Так оно и было, мне и впрямь стало легче. Едва я начала дрожать, она накрыла меня одеялом.

— Отдыхайте, — услышала я голос словно издалека. — Вы устали.

Боль постепенно отпускала, я различила позвякивание инструментов. Она принесла таз и полотенце, помогла мне помыться и ловко скатала окровавленные простыни.

— Вечером их прокипятят. Грязные простыни могут стать разносчиком инфекции. Миссис Найтингейл говорила, что о больнице можно судить по ее прачечной.

Часы показывали восемь, когда она помогла мне добраться до свежезастеленной кровати. Я в безопасности, и я чиста. Я очистилась от него.

— Чай с ромашкой поможет вам уснуть, — сказала она, вложив мне в руку кружку.

Я проспала до полудня, а когда проснулась, обнаружила рядом с кроватью тарелку пасты с бобами, совсем как дома. Потихоньку поела и оделась.

Синьора Д'Анжело писала, сидя за своим столом.

— Я заношу в журнал отчет о каждой операции, — пояснила она. — Всегда узнаешь что-то новое.

Я кивнула. Как надо прощаться, уходя после аборта?

— Спасибо вам… за операцию. И за пасту, — смущенно поблагодарила я. — Домой доберусь на трамвае.

Вчера вечером Молли всучила мне деньги со словами:

— Поедешь обратно как настоящая дама.

Синьора отрицательно покачала головой.

— Наоборот, лучше пройтись. Не торопясь, разумеется. И снимите корсет, это отвратительное изобретение моды. Настоящее преступление против женского организма. — Она закрыла журнал. — А что, если мы вместе прогуляемся? Я стараюсь каждый день ходить пешком не меньше часа. Будем делать передышки, когда понадобится.

Мы медленно шли к пансиону, и по дороге синьора рассказала мне о своем детстве — оно прошло под Миланом — о родителях, которые умерли от пеллагры, о сестре, скончавшейся от послеродовой горячки, о том, как маститые врачи смеялись, когда она попыталась поступить в медицинскую школу.

— Пришлось мне пойти в помощницы к повитухе. Когда я успешно приняла здорового мальчика у графини, она подарила мне прекрасную золотую брошь: до того у нее были многочисленные выкидыши или дети рождались мертвыми. Я продала ее и уехала в Америку. Посидим немного?

Мы устроились на скамейке. Она заговорила про Чикаго. Здесь, помимо работы в аптеке Витторио, абортов и родов, она много занималась самообразованием: читала, ходила на лекции.

— А кого вы лечите?

— Всех, кто во мне нуждается, — просто ответила синьора. — Ирма, вы же видели, как живут бедняки и иммигранты. Лачуги, построенные из деревянного хлама, иногда — оставшегося от Великого пожара. На весь доходный дом один туалет. Грязная вода, крысы, летом удушающая жара, зимой холод. Жуткая теснота, все в одной куче, а еще и новые приезжают каждый день. Цветные с Юга, белые бедняки… поляки, евреи, словаки, венгры, шведы — такой скученности и мерзости ни в одном деревенском доме не найти.

Мы снова потихоньку двинулись дальше, и синьора, позабыв обо всем на свете, говорила так горячо, что какая-то пара даже разделилась, чтобы дать нам пройти.

Да, я знала, что такие районы есть в Чикаго. Были они и в Кливленде. Но наш пансион расположен «в приличном месте», как любила повторять миссис Гавестон, а ателье мадам Элен и вовсе в фешенебельном квартале. В последнее же время я особенно избегала бедных райнов, чтобы случайно не столкнуться с ним. Но в сущности, меня просто не тревожило, как там живут люди.