Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других - Франсина-Доминик Лиштенан Страница 57

Гомосексуальные отношения мужчин Елизавета расценивала как оскорбление, наносимое женскому полу. Когда толки, окружавшие Фридриха II, не слишком склонного уделять внимание своей супруге, достигли Петербурга, это укрепило ее в неприязни к пруссаку. Однако же и Петр Великий без колебаний развращал кое-кого из своих приближенных, и она сама питала весьма нежные чувства к некоторым подругам детства, в особенности к Мавре Шуваловой. Иноземных наблюдателей сбивало с толку ее пристрастие к переодеваниям в мужской наряд, особенно когда она принималась бесстыдно соблазнять ту или другую свою фаворитку, а подчас, в дни выездов за город, и простых крестьянок. Однако собственные грешки не делали императрицу снисходительной: ее эскапады — это одно, сексуальная жизнь окружающих — совсем другое. Вообще поведение Елизаветы по отношению к женскому полу, колеблясь между крайней приветливостью и свирепым эгоцентризмом, обнаруживало двойственность ее надменного характера. Она любила отбивать поклонников у своих придворных дам, но сама не терпела никакого соперничества. Украшать себя прическами и нарядами, напоминающими те, в каких щеголяет ее императорское величество, было строжайше запрещено — в противном случае дерзкая могла отведать кнута и отправиться в сибирскую ссылку, да еще язык прежде отрежут. Ибо Елизаветины уборы должны были оставаться единственными в своем роде — горе той, кто осмелится надеть парик с завитками или воткнуть в волосы розу в то время, когда это сделает царица! Стены дворцов содрогались от буйных припадков ее ярости, она была способна вцепиться в кудри соперницы, растрепать ей прическу, отхлестать по щекам, швырнуть ей в лицо свои туфли или изорвать на ней кружева. История Натальи Лопухиной, битой кнутом и сосланной в Селенгинск, долгие годы служила предостережением для всех красавиц: прошения несчастной о помиловании оставались без ответа во все продолжение царствования, она вновь появилась, совершенно неузнаваемая, в русской столице лишь в 1762 году, после смерти императрицы. Отношение Елизаветы к детям давало пород самым безумным слухам. Во время трапез в ее дворцах звенели веселые детские крики — она любила приглашать ребятишек на угощенье. Отсюда один шаг до того, чтобы поверить, что некоторым из них она приходилась матерью. Легенда приписывает дочери Петра Великого восьмерых детей! Дважды — 5 марта и 14 мая 1743 года — д'Аллион упоминает о десятилетней девочке, которую растят при дворе с чрезвычайной заботливостью. Поговаривали, что ее отцом был Шубин — царицын любовник, с 1732 года лишенный былых прав. Воспитание девочки было доверено гувернантке, барышне Шмидт, потом некоему греческому купцу было поручено за G000 рублей доставить ее в Москву. Эту неведомую юную особу, но слухам, приняли в число незамужних компаньонок Елизаветы. На самом деле ее и впрямь в 1743 году назначили фрейлиной, да только речь шла всего лишь о племяннице Разумовского. Была еще таинственная молодая женщина Елизавета Тараканова, предполагаемая дочь Разумовского и императрицы, в 1770-х годах погибшая при подозрительных обстоятельствах, возможно, убитая по приказу Екатерины II ^[12].^{, [13]} Однако ни одно официально признанное дитя не появлялось ни при дворе, ни подле кого-либо из любовников императрицы. А почему бы Елизавете, не делавшей тайны из своего союза с Алексеем, так уж скрывать свое потомство? Ведь ее брак был благословлен церковью, значит, своих детей она могла бы узаконить. Она назначила престолонаследником племянника, но когда этот молодой человек, бунтарски отвергнувший русскую культуру, разочаровал ее, она могла бы выдвинуть взамен собственного сына. И потом, несмотря на полноту Елизаветы, наиболее опытным наблюдателям бросались бы в глаза ее столь частые беременности; к тому же царицын образ жизни, до отказа насыщенной празднествами, путешествиями и строгими постами, да и общее состояние ее здоровья, сильно подорванного распущенностью, представляется несовместимым с родами, повторяющимися через краткие промежутки времени.

Больше похоже на то, что материнство Елизавете не давалось. Недаром в 1754 году, как только на свет появился Павел, сын Петра и Екатерины, императрица немедленно забрала младенца, чтобы растить его в своих покоях. Она велела изготовить для него детскую коляску, обитую мехом черно-бурой лисы. Ведь речь шла о правнуке Петра Великого, о внуке ее обожаемой сестры Анны! Такое грубое присвоение младенца в этом случае можно объяснить ее нетерпеливой жаждой получить наконец второго наследника. Тем не менее в 1757 году, когда великая княгиня родила девочку, Елизавета реагировала так же. Хотя великий князь поначалу отказывался признать свое отцовство, государыня вырвала крошку из материнских объятий, собравшись лично позаботиться о ее воспитании. В дипломатическом корпусе нашлось немало тех, кто приписывал одного из этих детей самой Елизавете. Такой образ действий, особенно в отношении маленькой Анны Петровны, показывает, до какой степени Елизавете хотелось понянчить ребенка. Когда 8 марта 1759 года девочка умерла, царица горевала безутешно, куда больше матери, для которой похороны стали поводом увидеться с Понятовским, предполагаемым родителем девочки. Елизавета и Разумовский придавали огромное значение воспитанию «племянников» — детей Кирилла Разумовского, так же пеклись они и о чадах своих наперсников — Воронцова, Шувалова, Румянцева. Большинство этих молодых людей были отправлены на Запад, где они совершенствовали свое образование. Они стали объектом особого внимания со стороны чужеземных кабинетов министров, озадаченных замысловатостью русских национальных обычаев. Елизавета хотела видеть вокруг себя безукоризненно воспитанных людей, но чтобы при этом их национальная идентичность и, главное, религиозная практика оставались незатронутыми. Ее последний общепризнанный любовник Иван Шувалов провел в Европе несколько лет, обзавелся там хорошими манерами, общей культурой и знанием иностранных языков, а вот то, что он примкнул к франкмасонам, от государыни тщательно скрывали.

Когда детей рядом не оказывалось, императрица любила играть с животными. Она осыпала ласками козочек Маркизу и Бижу, которые следовали за ней по пятам. Однажды Елизавете взбрело на ум распорядиться, чтобы из Голландии ей доставили маленьких желтых обезьянок (а обязанность привозить в Санкт-Петербург арахис — их любимую пищу — она возложила на государственного канцлера). Секретарям Сената она поручила воспитание двух медвежат, которых было велено обучить хождению на задних лапах и прыжкам через палку. Их фокусы забавляли государыню, та без колебаний кормила их лакомствами из собственных рук. Иные животные, напротив, внушали ей ужас. Однажды во время загородной поездки шут вздумал изобразить перед ней дикобраза. Перепуганная царица забилась в свой шатер и просидела там, надувшись, несколько часов кряду. Дерзкого скомороха сначала отправили в Тайную канцелярию, а там и вынесли приговор за то, что напугал ее величество. Мыши чрезвычайно досаждали царице, ее дворцы кишели грызунами. Она указом вытребовала три десятка громадных кастрированных котов, чтобы очистить императорские покои. Для ухода за котами был выделен специальный служитель. У Елизаветы, как и у большинства ее современников, отношение к животным отличалось непреодолимой двойственностью: она могла исходить умилением при виде кролика, но в то же время приказать высечь управителя за то, что не нашлось достаточно зайцев для охоты. Большая любительница лошадей, она была способна во время своих переездов загонять их десятками. Безжалостность ее в отношении этих животных превосходила всякое разумение. Как сама императрица, так и Разумовский могли изводить до 20 000 жеребцов для своих вояжей из Санкт-Петербурга в Киев. Высокопоставленные министры также загоняли порой до 4000 коней. Одному только брату фаворита Кириллу, будущему казачьему гетману, требовалось 200 почтовых карет на каждой станции. По летнему времени смрад от разлагающейся падали, исходивший от русских дорог, вызывал тошноту у прибывших с Запада дипломатов. Однако Елизавета, не в пример своему отцу, отказывалась присутствовать на кровавых зрелищах, особенно на боях между животными — она, напротив, запретила проводить их в городах.