Кустодиев - Аркадий Кудря Страница 57

Тему другой картины Кустодиеву подсказала сценка увиденная ненароком в Москве. Как-то зашел в трактир в центре города, чтобы выпить чаю, и неожиданно заметил — место это облюбовано извозчиками. Они сидели за столами очень чинно, в одинаковых синих кафтанах, и пили чай держа блюдечки на вытянутых пальцах. Степенно подзывали полового, и он расторопно исполнял новый заказ. Также обстоятельно беседовали друг с другом. По наблюдению Кустодиева, все они были старообрядцами.

Эта сценка послужила основой, толчком к созданию картины, названной «Московский трактир». Синие кафтаны извозчиков контрастируют на ней с красным цветом стен трактира, а степенность попивающих чай клиентов оттеняется резвостью обслуги.

Новые полотна — «Масленица», «Московский трактир», «Девушка на Волге», портрет JI. Б. Боргман («Портрет г-жи Б»), а также начатая в «Тереме» и законченная в городской мастерской «Жатва» составили основную часть тех работ, которые Кустодиев представил на открывающуюся 28 февраля в Петербурге очередную выставку «Мира искусства».

Но лично посетить ее он уже не мог. Мучили боли, ноги отказывались держать его.

Вновь обратились к профессору Цейдлеру, и стало ясно, что тянуть с намеченной еще год назад операцией более никак нельзя. В клинике Кауфманской общины сестер милосердия Красного Креста операцию на спинном мозге выполнил хирург Лев Андреевич Стуккей. Некоторые ее подробности известны из воспоминаний дочери художника, Ирины Борисовны: «Дали общий наркоз на пять часов. Мама ждет в коридоре… Наконец, профессор Цейдлер вышел сам и сказал, что обнаружен темный кусочек чего-то в самом веществе спинного мозга ближе к груди, возможно, придется перерезать нервы, чтобы добраться до опухоли, нужно решать, что сохранить больному — руки или ноги. “Руки оставьте, руки! — умоляла мама. — Художник — без рук! Он жить не сможет”» ^[334].

Врачи предупредили, что работоспособность вернется не сразу и в течение полугода лучше вообще не напрягать руку. Первое впечатление — все прошло по возможности благополучно, и об этом Юлия Евстафьевна сообщила в Эривань матери и сестре Бориса Михайловича. Екатерина Прохоровна тут же откликнулась и написала сыну: «Молюсь о тебе целителю Пантелеймону, чтобы он послал тебе выздоровление» ^[335].

Юлия Евстафьевна бывает у мужа ежедневно, а в первые и после операции и ночует в клинике.

О своем состоянии после операции Кустодиев известил Лужского, продиктовав жене письмо на его имя: «Вот уже 13-й день, как я лежу без движения, и кажется мне, что не 13 дней, а 13 годов прошло с тех пор, как я лег. Теперь немного отдышался, а мучился и страдал очень. Казалось даже, что все силы иссякли и нет никакой надежды. Знаю, что далеко не все еще кончено и пройдут не недели, а долгие месяцы, пока стану себя чувствовать хоть немного человеком, а не так, чем-то полуживым. Но где-то там, внутри, есть какая-то сила (может быть, обманчивая), которая неудержимо поднимает к жизни. Отошел настолько, что рискую лишиться своей удивительной, неизменной сиделки — моей жены, которую отпускаю сегодня домой выспаться…

Буду не один и не без призора, потому что об лучшем уходе, чем здесь, нельзя и мечтать, и особенно ценю во всем этом нашу милую русскую душу (по сравнению с тем, что было в Берлине). И заботливость и ласка, прекрасные доктора… И то, что навещают меня здесь и свои, и дети, и друзья — все это мне служит большим утешением в моих страданиях. А страдания, хотя и не все время и не каждый день теперь, но бывают невыносимы. 13 дней лежания неподвижно на спине сказываются то в болях головы, шеи, разрезанных мест, то в руках; ног не слышу совсем и вообще пол-тела; но об этом предупреждали до операции, что это может быть некоторое время, говорят, что это может восстановиться постепенно и медленно. Во всяком случае, находят какие-то несомненные признаки (рефлексы), указывающие на благоприятные надежды. Я верю…» ^[336]

Мало-помалу, по мере улучшения состояния мужа, Юлия Евстафьевна начинает приносить в клинику и читать газетные вырезки с отзывами о новой выставке «Мира искусства». Прежде чем приступить к чтению, осторожно спрашивает мужа — читать ли все или выборочно. Борис Михайлович понял, что она имела в виду: быть может, какие-то нелестные оценки о его картинах лучше пропустить? Решительно ответил: «Читай уж все подряд. После перенесенного наскоки критиков не сильно меня поранят».

В «Биржевых ведомостях» опять подал голос так называемый «Любитель». Начал будто бы бодро: «Кустодиев получил от Господа Бога немало изобразительной, натуралистически-семинарской силы…» И потому, мол, так хорошо удаются ему портреты с натуры. И, например, «Монахиню» «даже скептически-строгий Чистяков признавал одним из лучших портретов за последнее десятилетие» ^[337].

Вот и на этой выставке, оживлялся критик, видишь «мягко и нежно исполненный пастелью» женский портрет, отлично нарисованный и удачный «по колерам». Критик, без сомнения, имел в виду портрет Л. Б. Боргман.

Но дальше критик принялся «критиковать». Мол, нет творческого дара у Кустодиева, и ничего тут не поделаешь. И потому так плоха «Масленица», этот, по выражению «Любителя», «малограмотный лубок» ^[338].

Слушая подобное, Борис Михайлович лишь брезгливо морщился. Но Юлия Евстафьевна тут же ободряла: «А Ростиславов в “Речи” хвалит тебя!» Критик «Речи» подчеркивал «интереснейшее претворение реализма и в новых работах так удачно “нашедшего себя” Кустодиева, особенно в “Московском трактире”, где …так звонко сочетание чисто русских красок и ярко стилизованных типов». Понравилась критику, хотя и с некоторыми оговорками, и «Девушка на Волге». Немало «очень хорошего» нашел он и в «Масленице» ^[339].

Комиссия по покупке картин для музея Академии художеств тоже высоко оценила «Масленицу» и приобрела ее с выставки за тысячу семьсот пятьдесят рублей. Среди других работ, купленных для этого музея, были и «Груши» Грабаря.

А вот дальше, пересказала Юлия Евстафьевна мужу суть конфликта, случилось следующее. С особым мнением выступил член комиссии художник Р. Берггольц, заявивший, что он против покупки для музея лубков, какими находит картины Кустодиева и Грабаря. В знак протеста Е. Лансере и Д. Кардовский вышли из состава комиссии.

Из друзей чаще всех появлялись в клинике супруги Нотгафты. Федору Федоровичу тоже хотелось порадовать больного какой-то приятной новостью, и однажды он принес номер газеты «День» с информацией о росписи Казанского вокзала в Москве. В ней говорилось, что строящийся новый вокзал Московско-Казанской железной дороги представит исключительную художественную ценность благодаря богатой росписи, выполняемой по эскизам выдающихся художников. Далее упоминалось об участии в росписи Н. К. Рериха, Е. Е. Лансере, М. В. Добужинского, Б. М. Кустодиева…