Ференц Лист - Мария Залесская Страница 57

В начале октября Лист вернулся к концертной деятельности и отправился в турне по городам Тюрингии. 22 октября, в день рождения музыканта, состоялся торжественный въезд в Веймар счастливых молодоженов — наследного принца Карла Александра Саксен-Веймар-Эйзенахского и его жены Софии ^[289]. На следующий день Лист дал концерт при Веймарском дворе. 29 октября состоялась аудиенция у великой герцогини Марии Павловны, высказавшей горячее желание, чтобы Лист постоянно жил в Веймаре и стал придворным капельмейстером. 2 ноября был опубликован декрет о назначении Листа на эту должность. Но время оставить беспокойную концертную жизнь еще не пришло. Пока что Лист только принял на себя обязательство ежегодно проводить в Веймаре три месяца: два осенних (сентябрь и октябрь или октябрь и ноябрь) и февраль.

Пока не наступил «обязательный» февраль, Лист вновь отправился в путь: Утрехт, Ахен, Мюнстер, Амстердам, Лейден, Берлин…

Декрет от 2 ноября 1842 года о назначении Листа на должность придворного капельмейстера при Веймарском дворе

Среди всех треволнений и творческих переживаний Лист с болью думал о своих детях, оставшихся в Париже. «Нонненвертская идиллия» не смогла обмануть его. Он по-прежнему мечтал о семье, тосковал по дочерям и сыну и пытался даже на расстоянии принимать участие в их воспитании. Письмо Листа старшей дочери Бландине от 23 ноября дышит неподдельной любовью: «Дорогое мое дитя, надеюсь ты получишь это письмо в день твоего рождения (18 декабря — М. З.). Забыть этот день было бы для меня невозможно, и еще меньше способен я думать о нем без слез. Дорогое мое дитя, если бы ты могла хоть немного утешить твою мать за все те страдания, о которых ты позже узнаешь! Если бы ты только оправдала глубочайшие надежды моего сердца! Дитя мое, ты еще очень юна, но я не могу писать тебе так, как принято писать маленьким девочкам. Пусть тебя не беспокоит, если ты еще не понимаешь, что я хочу сказать, поймешь после. Поцелуй свою сестру Козиму и брата Даниеля; скажи им: папа любит их и заботится о них. А затем, дети мои, опуститесь на колени, кратко помолитесь, прочтите хором „Отче наш“, и да благословит вас Господь, и от этого снизошедшего на вас благословения, быть может, позже что-нибудь достанется и мне. Прощай, моя старшенькая, Господь с тобою, любимое дитя, в мое отсутствие работай хорошо и много, потому что, когда я вернусь, у тебя будет меньше времени для этого; избегай вспышек гнева в обращении с сестрой, братом и остальными; будь всегда благодарна бабушке, одним словом, постарайся, чтобы я нашел тебя такой, о какой мечтал. Ты можешь показать это письмо своей маме, она поможет тебе прочесть его» ^[290].

В конце во многом судьбоносного для Листа 1842 года в Берлине произошла его третья встреча с Вагнером, приехавшим в Берлин, сопровождая знаменитую певицу Вильгельмину Шрёдер-Девриент ^[291]. Вильгельмина была приглашена участвовать в большом придворном концерте, а Вагнер надеялся добиться постановки своего «Летучего Голландца». В мемуарах он вспоминал об этой встрече, весьма точно и ярко передавая манеру общения Листа:

«В моем личном деле я на этот раз не пришел ни к какому определенному результату, но зато встретился здесь с Францем Листом, и встреча эта, представлявшая вообще для меня большой интерес, имела огромное, ни с чем не сравнимое значение для всего моего будущего. <…> В соседней комнате внезапно раздался знаменитый пассаж оркестрового аккомпанемента к арии мести Донны Анны, сыгранный в октавах и взятый в очень быстром темпе на рояле. „Вот и он сам!“ — воскликнула Шрёдер-Девриент. Лист вошел, чтобы проводить ее на репетицию концерта. К великому моему замешательству, она, злорадствуя, представила меня как того самого автора „Риенци“, с которым ему так хочется теперь познакомиться и которому он некогда в своем великолепном Париже указал на дверь. Мои серьезные уверения, что моя покровительница — конечно, лишь в шутку — сознательно искажает то, что я ей передал о моем прежнем визите к нему, видимо, успокоили Листа, тем более что к выходкам пламенной артистки он уже привык. Он сознался, впрочем, что совершенно не помнит моего визита к нему в Париже, но ему было больно и страшно допустить, чтобы кто-нибудь имел основание жаловаться на дурное обращение с его стороны. Искренняя сердечность и простота, с какой Лист говорил о недоразумении между нами, произвели на меня рядом с особенно возбужденными поддразниваниями несдержанной женщины необыкновенно приятное и подкупающее впечатление. Та манера, с какой он старался обезоружить ее беспощадно иронические придирки, являлась для меня чем-то новым и свидетельствовала о человеке, уверенном в своей совершенной корректности и гуманности. Вильгельмина стала, наконец, издеваться над его докторским дипломом, полученным недавно от Кёнигсбергского университета, нарочно смешивая почетный титул со званием „аптекаря“. В ответ на все эти издевательства Лист растянулся ничком на полу, показывая полную свою беспомощность против бури ее насмешек и прося пощады. Уходя, он опять обратился ко мне с сердечным заверением, что приложит все старания услышать „Риенци“ и, во всяком случае, постарается загладить впечатление, созданное несчастным стечением обстоятельств, и внушить мне лучшее о себе мнение. На этом мы расстались. В это свидание Лист произвел на меня особенно сильное впечатление той большой, почти наивной простотой и безыскусностью обращения, каждого слова, тем оттенком благородства, которое сквозило в его фразах и неизбежно увлекало собеседника. Это впервые объяснило мне то очарование, которому поддавались все, кому приходилось ближе общаться с ним, и о причинах которого я имел до сих пор совершенно ложное представление» ^[292].