В краю непуганых идиотов - Евгений Петров Страница 56

– Война – это ужас, – сказал он, – я никогда ничего подобного не ожидал.

Это очень характерно. Они все ожидали найти в России то, что нашли во Франции. Захлебнувшись в собственной крови, они поняли, что ошибались.

Рейнгарду Райфу не понадобилось много времени, чтобы решить для себя вопрос о мире и войне. Он просто выбрал мир. Он уже избавился от страха смерти и испытывает сейчас приятное чувство безопасности.

Я задаю вопрос:

– Как вы относитесь к гитлеровскому режиму?

– О, все это мало меня интересует! Это политика. Для меня в мире существует только музыка.

– Вы – молодой человек. Вы развивались и формировались в гитлеровские времена. Не может быть, чтобы у вас отсутствовало всякое отношение к гитлеризму.

– Представьте, это так, – говорит молодой человек, приятно улыбаясь, – у меня есть одна любовь – музыка. Все остальное для меня не существует. Я стараюсь стать на его точку зрения. Может быть, и вправду он убежден в том, что музыка и политика – понятия несовместимые. Что ж, музыка так музыка! Немного странно говорить о музыке, когда неподалеку идет тяжелый бой, а стекла избы, где происходит разговор, время от времени дребезжат, потому что «юнкерсы» имеют обыкновение сбрасывать бомбы, когда никто их об этом не просит. Но музыка – все-таки хорошая тема для разговора.

– Давайте же поговорим о музыке, – говорю я.

– С величайшим удовольствием, – говорит он.

– Что вы скажете о французской музыке?

– Простите, о французской?!

– Да.

Он поражен. Он некоторое время смотрит на меня с искренним изумлением. Потом, очевидно, вспомнив, что находится в плену, очень мягко говорит:

– Но во Франции нет музыки.

– То есть, как это нет?

Он смотрит на меня с некоторым сожалением, потом объясняет:

– Нет французской музыки.

– Вы не знаете ни одного французского композитора?! Не можете назвать ни одной фамилии?!

– Н-нет… – говорит он, пожимая плечами и, видимо, пытаясь вспомнить. – Французских? Н-нет, не знаю.

– Хорош! – восклицает комендант-майор, который ходит по избе и, видно, не одобряет этого разговора о музыке. – А «Фауст» Гуно? А «Кармен» Бизе? Хорош преподаватель! Просто он врет. Никакой он не музыкант!

– Погодите, – говорю я, – еще минуточку, – и обращаюсь к пленному: – А русских композиторов вы знаете?

– Русских? Конечно! Кто их не знает! Чайковский!

– Еще бы! А что сочинил Чайковский?

– Пятую и Шестую симфонии. О! Это гениальные произведения!

– А вы знаете, что ваши солдаты и офицеры наделали в Клину, в домике Чайковского, там, где он писал эти гениальные произведения?

Я коротко рассказываю ему об этом.

– Это ужасно! – говорит он. – Вероятно, так оно и было.

Видно, он хорошо знает, на что способно гитлеровское войско.

– Ну, а что еще написал Чайковский?

Музыкант молчит.

– Неужели вы не знаете? Никогда не слышали?

Музыкант пожимает плечами.

– Врет он, – сердито бормочет майор, – никакой он не музыкант.

– А каких еще русских композиторов вы можете назвать?

Рейнгард Райф морщит лоб. Он силится вспомнить.

– Чайковский, – говорит он, – и еще этот… тоже очень гениальный композитор…

Он шевелит пальцами, но вспомнить не может.

– Хорошо. Оставим французскую и русскую музыку. Как-никак, это музыка ваших врагов (умоляющий жест со стороны музыканта). Но вот ваш союзник – Италия. Любите вы итальянскую музыку?

– О! Итальянская музыка! Я очень люблю итальянскую музыку!

– Ну и прекрасно! Я тоже люблю. Расскажите мне об итальянских композиторах и назовите их сочинения.

– Верди, – сразу же выпаливает он. – У него есть опера «Аида».

– Это правильно. А еще что написал Верди?

– «Аиду», – повторяет преподаватель теории музыки, – и потом…

Он шевелит пальцами. Я уже знаю, что это означает.

– Верди написал несколько десятков опер, и половина их всемирно известны. Их может перечислить любой первоклассник из музыкального училища. Ну, ладно, оставим пока Верди. Ведь не только Верди есть в Италии. Назовите еще итальянских композиторов.

– Россини. У него есть одна опера… очень хорошая… Ну, просто выскочило из головы!

– В конце концов, это неважно, как она называется. Предположим, «Севильский цирюльник». Расскажите сюжет этой оперы.

Музыкант из Касселя молчит. Он красен. На лбу у него пот.

– Вы знаете, – говорит он, – на фронте так быстро все забывают.

– Как! И самая музыка забывается?

– Музыка никогда не забывается. Музыку Россини я отлично помню.

– Хорошо. Спойте мне любую мелодию из любого сочинения Россини.

Гнетущая пауза. Наконец музыкант из Касселя откашливается и говорит:

– Я, знаете, простудился на фронте. У вас тут в России такой мороз, что… гм…

Он показывает на горло: дескать, требуйте у него чего угодно, но петь он не может.

Я беру листок бумаги, вычерчиваю пять линеек, бодро ставлю скрипичный ключ и протягиваю листок гитлеровскому музыканту.

– Пожалуйста, напишите здесь любую мелодию Россини.

Солдат багрово краснеет.

– Я не знаю, – говорит он, наконец.

– Вы, кажется, любите «Аиду». Запишите здесь любую мелодию из «Аиды».

– Я не знаю, – бормочет он.

– Хорошо. Запишите здесь любую мелодию любого иностранного композитора.

Подавленное молчание.

– Я же вам говорил, что он не музыкант! – восклицает майор.

Но вот представьте, товарищи, что он все-таки оказался музыкантом. Он ни в чем не соврал. Он говорил чистейшую правду.

Весь разговор с этим молодым человеком записан мною со стенографической точностью. Дальнейшее показало, что молодой человек отлично знает немецкую музыку, что он действительно окончил гитлеровскую консерваторию, а потом стал в ней преподавателем.

Факт этот страшен. С юношеских лет музыкально одаренный человек попал в некий музыкальный концлагерь, где существует лишь одна немецкая музыка. От всего остального, от всего, что было создано человеком в области музыки, от всей красоты мира человек был отделен колючей проволокой. И Гитлер получил то, что хотел. Он воспитал невежду, который убежден, что в мире есть одна лишь Германия, что ни одна другая страна в мире не имеет и не может иметь своего искусства, что все страны могут быть лишь рабами Германии. Сейчас, в плену, он, конечно, поджал хвост. Видите ли, он любит музыку, а до политики ему нет дела. Ему нет дела до того, что шайка злых маньяков превратила даже такое мирное дело, как музыкальное образование, в орудие национального угнетения, а, следовательно, разбоя и грабежа.