Торговец тюльпанами - Оливье Блейс Страница 56

На прощанье она, по французскому обычаю, протянула гостю руку, и Виллем, хоть сначала и удивился, ответил как положено: не пожатием, но коснувшись тыльной стороны ладони губами. А выйдя на улицу — опомнился: конечно, он завоевал расположение госпожи Лейстер, но ведь так ничего и не узнал про Semper Augustus! Ах ты Господи, огорчился юноша, уж не повернуть ли назад? Но тут он сунул руку в карман плаща, наброшенного служанкой ему на плечи, обнаружил там листок бумаги, вытащил его и увидел написанные красивым наклонным почерком имя и адрес садовника:

Маттейс Хуфнагель, ферма Баутфё, рядом с северным валом, на расстоянии двух выстрелов из лука от Лейдена.

Конечно, желание его исполнилось, и вот он, адрес владельца тюльпана, только, удивительное дело, найдя в кармане бумажку, Виллем испытал унижение. Что это еще такое — записочки ему в карманы подбрасывать! Он почувствовал себя камешком, который гоняют по льду клюшками, а под конец бездумно скидывают в воду. [51]А может, эта Юдифь Лейстер просто-напросто поиграла им как куклой — для потехи: сначала пей с нею, потом болтай? Но нет — регент, которому его гонец подробно отчитался о своем приключении, воспринял всё совершенно по-другому: поздравил Виллема с тем, что ему удалось провести «подобного суккуба» [52]и, поскольку теперь у них были имя и адрес владельца Semper Augustus, велел ученику без промедления отправляться в Лейден за тюльпаном. Больше того, Паулюс вложил юноше в руку кремневый пистолет, сказав, что это — «полезный спутник в любом путешествии».

— Знаешь, кто такие ризотомы, охотники за корнями растений? Они называют себя странствующими коллекционерами и якобы всего лишь находят или скупают редкие луковицы, чтобы перепродать тому, кто больше заплатит, но на самом деле одинаково лихо режут стебли и глотки… Ризотомы готовы на самое кровавое убийство, лишь бы завладеть цветком, и не приведи Господь, чтобы кому-то из этих разбойников стало известно, куда ты отправляешься и зачем…

Деруик взвесил на ладони оружие. Ему показалось, что кремневый пистолет — слабая защита от душегуба с ножом, и вообще не понравилось новое задание. Разве он уже не сделал свое дело?

— Вы оказываете мне честь, сударь, доверяя обогащение вашей коллекции и поручая пополнить ее, возможно, лучшим украшением… однако я думаю, что Элиазар мог бы стать куда лучшим представителем человека, чье имя носит.

— Помолчи! — Паулюс отмахнулся, словно отгоняя муху. — Кто поверит в твое величие, когда ты так прибедняешься? Лично у меня нет сомнений в твоей победе. Шпагой ты, насколько мне известно, владеешь — не зря же с юных лет занимался фехтованием с французом? Ну так это пригодится тебе скорее, чем умение выговорить имя редкого растения! Разве не знаешь такого присловья: «сто фламандцев, сто ножей»?

Сколько Виллем ни доказывал свою непригодность для этого поручения, Паулюс стоял как скала, мало того — чем больше ученик сопротивлялся, тем больше учитель превозносил его таланты, оба, стараясь переубедить один другого, дошли до нелепых преувеличений, но в итоге победа осталась за Берестейном: он засыпал Виллема цифрами, доказывая, что тому никак иначе не расплатиться, и единственный способ отдать долг — принести регенту Semper Augustus.

Окончательно сломила упорство молодого человека именно эта откровенность. Он сунул пистолет за пояс, проверил, вытащив шпагу из ножен, не заржавел ли клинок оружия, которое носил при себе только для красоты, и выпряг из кареты одну из лошадей. Мгновение спустя одинокий всадник уже скакал в Лейден.

От Харлема до Лейдена всего пять лье, но в дождливую погоду, когда разлившиеся реки и озера вынуждали путников делать не один крюк, путь увеличивался вдвое и становился очень утомительным. В такие времена дорога плутала по полям, среди затопленных лугов, ползла по осыпающимся склонам дюн, где деревянные колеса тяжелых повозок надолго увязали в песке, терялась в трясине. А если повозки двигались вереницей одна за другой, достаточно было застрять первой — и нередко получался затор: останавливались возы, двуколки натыкались одна на другую, погонщики, по колено в грязи или тине, жестоко лупили волов палками… Одни только всадники продолжали путь, пробираясь между повозок, хотя иным порой приходилось спешиваться и некоторое время брести по воде.

Виллему не повезло: как раз в тот день, когда он собрался в путь, на дороге, ведущей в Лейден, было такое столпотворение, что он дважды безвылазно застревал в плотной толпе, через которую не мог пробраться ни пеший, ни конный. Ничего подобного он в жизни своей не видел и заговорил об этом с юным всадником, который давно топтался рядом с ним и коротал время, подкидывая на вытянутой руке игральные кости.

— Удачного тебе дня, парень!

— И вам того же, сударь.

— Это куда же столько народу валит? Не на Лейденскую ли ярмарку?

— Да не слышал, чтоб сегодня там было гулянье, и в календаре ничего про это нет.

— А может, там казнят преступника? Или молодежь собирается искать гнезда цапли в Зевенхёйзенском лесу?

— Понятия не имею.

— А сам-то зачем в путь тронулся?

Ловким движением руки парень ссыпал бараньи косточки в табакерку, затем, видимо, для солидности, потеребил усы — вернее, то место, где еще только предстояло вырасти усам, а пока была светленькая неровная поросль, которой явно не касалась бритва.

— Еду по делам! — еще ломающимся голосом объявил он.

— Что за дела-то — сердечные или денежные?

Всадник глянул на собеседника глазами неопределенного цвета из-под сморщенных, как у грифа, век, и глаза его показались Деруику слишком большими для этого юного лица. А мальчик, едва посмотрев на Виллема, отвел взгляд, потом снова всмотрелся и снова отвернулся — будто ему боязно глазеть на некое уродство.

— Ну, так зачем же? — поторопил его Виллем.