Каменный Кулак и мешок смерти - Янис Кууне Страница 55

Новая ватага под рукой Гастинга собиралась туго. Те, кто уже сходил с ним в набег, винили сына бонде во всех приключившихся бедах, те, кто не успел, хотя и собирался к нему присоединиться, видели в этом перст судьбы и не желали больше слушать про прежние баснословные добычи Потрошителя сумьских засек, тем более что хаврская золотая казна существовала только в былицах, а в глаза ее на Бирке никто не видел. Даже когда Волькша показывал остатки той тысячи крон, которую получил как долю хольда, ему не очень-то верили на слово. Мало ли откуда у приблудного венеда взялось приблудное серебро?

Помощь пришла откуда и не ждали. Молчаливый Эгиль Скаллагримсон, до этого лишь пару раз ездивший на Адельсён, да и то с Хрольфом, сел в лодку и поплыл ко двору своего бывшего форинга – Синеуса Ларса. В манскапе посчитали, что копейщик подался проситься назад в дружину ярла, но через два дня он воротился, а еще через день на Бирку поодиночке и ватагами стали прибывать дружинники уппландского управителя. Латники, стрелки и копейщики в один голос говорили, что Старый Лис стал совсем дряхл и по нескольку лет не выходит из норы; котел в его доме всегда полон, да и мясо на столах не переводится, но от скуки его дружина начинает гневаться на ярла, вот и разрешил он им, взяв только то оружие, которое они сами себе справили, сплавать в поход с шёрёвернами. И кровь разогреть, и сундуки добычей набить.

Никто не ведает, что говорил ярловым ратарям немногословный Скаллагримсон, но только все гребцовские сундуки на Хрольфовых драккарах в одночасье обрели своих седоков. Тут и шёрёверны Бирки начали призадумываться. К дому Гастинга потянулись шеппари. Вначале приходили те, кто еще не был в походе с племянником Неистового Эрланда, а затем и мореходы, уже хлебнувшие с ним подгорелой каши поражения, стали на попятную под его руку проситься.

К середине липеца [187]на Мэларене было готово к отплытию шестнадцать драккаров. Не все они имели полные манскапы, не все могли похвастаться берсерками на борту, но на них не было ни одной порожней весельной кницы, и то здорово. Догрузить ладьи ратарями Гастинг рассчитывал по дороге. Так, по крайней мере, доносил шёрёвернам Стейн Кнутнев.

Сам же Каменный Кулак сделался в те седмицы суров и вспыльчив, точно берсерк, давно не вкушавший заветных грибов. Его раздражал каждый день промедления. Кое-кто рыжий и хромоногий даже начал над ним посмеиваться. Дескать, что, братка, так наелся семейной жизни, что мнишь побыстрее из супружеского гнезда на волю выпорхнуть? Не будь Олькша раненным в голову, отведал бы он вдосталь Волькшиного зубного тычка за такие слова.

– Дурак ты ягонский, – поигрывал желваками Годинович. – Как был полуумок, так, видно, полуумком и помрешь. Чем раньше варяги в поход пойдут, тем раньше вернутся. Мне же еще сено для коровы заготовить надо. Это тебе, непути перекатной, все равно, где зиму зимовать, а у меня вся жизнь теперь в жене и дочке. Мне от них надолго отлучаться не след. И не пыхти, как боров на свинье, еще слово скажешь, не посмотрю, что хворый, так кулаком приласкаю, будешь потом, как Большой Рун, лежать и пузыри слюнявые ртом пускать.

Рыжий Лют, слыша знакомую решимость в голосе приятеля, волю ни словам, ни рукам не давал, но рожи корчил страшные и упредительно хрустел костяшками пальцев.

– Кнутнев, к чему такая спешка? – недоумевал и Гастинг. – Еще не вся русь оправилась от ран.

– Подумай сам, Хрольф, – не слишком почтительно отвечал ему Волькша. – Каждый день стоит нам десятка людей, потраченных при осаде. Надо было отплывать еще в конце солманудра, [188]пока у франков радость победы не подернулась пеплом забвения, когда они были горды собой, как тетерева на току. Ты же знаешь, Хрольф, что гордец и глупец – есть два помета от одной матки, имя которой «скудоумие».

У Гастинга от темного гнева на Кнутнева дергалось веко и нестерпимо зудело под бородой, но он шел поторапливать шёрёвернов к отплытию.

И вот, наконец, невиданная в прежние времена ватага драккаров и кнорров отчалила от Бирки. Казалось, весь Мэларен пришел в движение. Ладный плеск весел оповестил окрестности о том, что пять сотен свеонских, гётских и норманнских шёрёвернов, а это вам не какие-нибудь изнеженные данны, двинулись за золотом роуенского эвека.

Волькша запретил Эрне приходить к мосткам. Они простились дома. Ятва гукала в своей колыбельке. В нижней клети телок сосал мамку. В каждом закоулке пахло молоком, теплом, счастьем. Куда же он уплывает? Зачем? После долгой и нежной ночи любви в теле Годиновича стыла сладостная пустота. Никогда еще тело жены не было таким желанным, как в тот миг, когда Варг приник к устам любимой страстным поцелуем. Но рассвет уже розовил край неба, охотничий рог Хрольфа надрывался в корабельном заливе, а значит, надлежало со всех ног бежать к мосткам. Волькша отстранился от Эрны, поцеловал в щеку дочь и, не говоря ни слова, сошел из горницы в нижнюю клеть дома. Скрипнула дверь, и ругийка, сколько могла, прислушивалась к удаляющимся шагам ненаглядного супруга, после чего упала на пол и зарыдала навзрыд.

То ли решительный лад Кнутнева передался прежде манскапу Грома, а потом и остальным шёрёвернам, то ли Ньёрд с Аегиром, принявшие обильную жертву накануне отплытия, старались показать, как сильно пришелся им по вкусу жертвенный козел, но варяжская ватага продвигалась к Сиене с небывалой быстротой. За пять долгих летних дней драккары добрались до Шлеи.

Крохотные заплывшие зенки Кнуба стали похожи на самые что ни на есть настоящие глаза, почти глазищи, когда он узрел у себя на дворе Гастинга, Бьёрна, пресловутого Кнутнева и других свеонов, которые предлагали ему вновь отправиться в поход. И не куда-нибудь, а под стены злосчастного Роуена. Ярл Хедебю тоже был ранен в весеннем набеге и пребывал в самом скверном расположении духа, поскольку самострельный дрот угодил ему в живот и теперь Кнуб больше не мог есть столько же, сколько прежде. Кручину эту он топил в вине, но оно делало его только более склочным.

– Тебе что, вышибли мозги, Гастинг? – ответил Кнуб на призыв Хрольфа скликать дружину и вновь попытать счастья в добывании золота роуенского эвека. – Это вроде бы твоему Бьёрну чуть не снесли рыжую башку. Да франки сейчас такую силу набрали, что под стены Роуена надо идти с несколькими тысячами обученных дружинников, а не с пятью сотнями тупых бездельников и лиходеев.