Виктор Лягин. Подвиг разведчика - Александр Бондаренко Страница 54

Повторим те самые слова, которыми закончили предыдущую главу, — Виктор Лягин очень любил своих детей, свою семью. И очень по ним скучал. Вот почему, наверное, добравшись в конце концов до Киева 19 июля, он уже на следующий день уселся за длинное, подробное и обстоятельное письмо. Письмо большое, но его стоит привести целиком:

«Здравствуйте, дорогие: сыночка, Зиночка и Матильда Андреевна!

Надеюсь, что вы уже получили мое первое письмо и знаете о моем отъезде. Кое-как добрался до Киева. Ехали мы на автомашине через мои родные края. (Вполне возможно, что поездом Лягин ехал не дальше Калуги, где его встретили товарищи из областного УНКГБ. — А. Б.) Всё изменилось до неузнаваемости. Никто из наших, конечно, не в состоянии был узнать старых селений и городов.

Будешь писать маме, напиши, что я был в Жуковке, Ржанице, Бежице и Брянске. Все эти места стали центром промышленности и все без исключения по несколько раз в день бомбятся немцами, особенно Алсуфьевка.

За четыре дня своего путешествия несколько раз был свидетелем бомбежек. За день пребывания в Брянске было две бомбежки. Не скажу, чтобы было очень страшно. Немцы бомбить не умеют. Так, например, из 30 бомб, сброшенных под Брянском, только 4 попали в цель, убив 4-х человек. Остальные бомбы легли далеко от цели. От всех этих бомбардировок много больше паники, чем действительного урона.

То же самое и в Киеве. Киев бомбили несколько раз. С хитростью и без хитрости, с упрямым желанием разрушить мосты, соединяющие Киев с левым берегом, и просто так попугать жителей. В результате же всех бомбежек разрушено три дома и один цех одного завода…

Я живу в Киеве второй день, и я абсолютно не вижу каких-либо видимых изменений, вызванных войной. Правда, на улицах большое количество военных, многие из них крепко “вооружены”. Нашлись молодчики, навесившие на себя по паре, тройке пистолетов разных систем и калибров, через плечо ленты, набитые патронами, и на поясе — по паре гранат. Недалеко от Киева имеется большая группа противника, но не главные силы, главные силы далеко от Киева, и их с успехом сдерживают наши войска.

Был я также в Рославле и под Смоленском, там дело обстоит серьезнее. Но и там успех решается не столько силой противника, сколько еще недостаточной организованностью с нашей стороны. Некоторые объяснения этому обстоятельству могут быть найдены в нашей еще неопытности ведения войны по сравнению с системой, которая проверена и исправлена в опыте 2-х летней войны.

Проезжая через населенные пункты, мы останавливались кушать. Встречаясь с местным населением, беседовали на военную тему. Во время этих бесед у меня часто наворачивались слезы — любовь и преданность к Советской родине и глубокая ненависть к врагу проявлялась в этих беседах. Одна какая-то старушка во мне нашла большое сходство с ее сынком Федей. С плачем она пожимала мне руку…

Посмотрел на наши поля и нивы. Видел брянские, орловские, белорусские, украинские. До чего богатый урожай! Душа кровью обливается, когда вспоминаешь, что большая часть этого добра должна погибнуть. Народ идет на жертвы сознательно, с жалостью, с чувством полного понимания обстановки, жгут свои хаты, уничтожают скот. Конечно, это стоит больших усилий и переживаний, чтобы уничтожить свое добро, создаваемое их прадедами, дедами или ими самими. Все в один голос заявляют: “Ну, это ничего, наживем новое — лишь бы Гитлера разбить”.

Наверное, сегодня уезжаю дальше. С места своего назначения рассчитываю еще написать Вам пару строк.

О здоровье и жизни Вашей на новых местах спрашивал в письме, буду надеяться, что все обстоит благополучно. Наладила ли связь с мамой и Аней, а также с Соней? Напиши мне письмо через наркомат в адрес Упр. НКГБ гор. Николаева (Украина). Напиши о Витьке, о себе и обо всех наших.

Крепко Вас целую

Ваш (подпись)».

Судя по подписи, письмо это — как и ряд последующих — отпечатано на машинке. В данное время оно хранится в Николаевском музее, и потому мы обращаемся к тексту в книге, написанной его заведующей.

Нет, видимо, смысла объяснять, что это послание было отправлено не обыкновенной почтой, а по линии «конторы» — это гарантировало быструю и надежную его доставку, а также и то, что письмо не будут читать те, кому это не надо. Разумеется, соответствующую цензуру оно проходило — война есть война, — но читали свои люди, знавшие, что автор может написать несколько больше, нежели обыкновенный «корреспондент», как тогда называли отправителей и получателей почтовой корреспонденции.

Ведь в этом письме сказано очень много — не только о том, что происходило вокруг Виктора Лягина, но и о нем самом, видно, как открывается здесь его душа — истинного патриота и человека из народа, готовящегося принести себя в жертву во имя этого народа, во имя своей Родины. Ведь Лягин, в отличие от романтически настроенных комсомольцев, только что оставивших школьную парту и стремившихся отправиться во вражеский тыл со специальным заданием (а таких было немало, и самый яркий пример — Зоя Космодемьянская, служившая в военной разведке), прекрасно сознавал, что его ждет. Профессиональный разведчик, он, думается, имел достаточное представление об абвере и гестапо, об их эффективности и методах работы — не только по поиску вражеских для них агентов, но и по организации допросов, получению информации… И здесь, в отличие от Америки, не будет никакого дипломатического прикрытия, и в консульство за помощью не побежишь, а в качестве многоопытного резидента, который всегда поможет найти выход из трудной ситуации, — только ты сам.