Трагедия русского офицерства - Сергей Волков Страница 54

Во-вторых, возникали проблемы взаимоотношений вновь поступивших офицеров со старыми добровольцами, под команду к которым, как правило молодым офицерам в младших чинах, поступали старшие по чину. Зачисление вновь прибывающих офицеров рядовыми в строевые или офицерские роты тот же Штейфон считал чрезвычайно вредным: «Прежде всего, нахождение офицеров на должностях рядовых больно било их по самолюбию и тем принижало их дух. Это была одна из главных причин, почему значительный процент офицеров уклонялся от службы в строю. Затем, наличие офицеров-рядовых резко отражалось на дисциплине, что в дальнейшем принесло крайне печальные плоды, запутав и усложнив веками слагавшееся офицерское мировоззрение. Эта же система привела к тому ненормальному явлению, что прежним кадровым офицерам, преимущественно штаб-офицерам, в армии места не находилось. На должности рядовых они не годились, да и сами не желали идти в подчинение молодым подпоручикам и поручикам. На командные должности их не назначали, ибо каждый добровольческий полк ревниво оберегал «старшинство» своих офицеров, основанное не на чинах и прошлом прохождении службы, а исключительно базировавшееся на добровольческом стаже. В итоге прекрасный штаб-офицерский состав Императорской армии оставался за бортом. Свою преданность Родине и свою доблесть они полностью проявили во время Великой войны. Должность рядового их нисколько не обижала как мера чрезвычайная, но как систему они ее резко осуждали». Кроме того: «Зло заключалось в делении офицеров на «старых» и «новых». Первая группа, притом меньшая числом, занимала командные должности и пользовалась всеми правами офицера и начальника. Вторая группа, резко увеличившаяся после выхода армии из Донецкого бассейна, в массе своей никакими правами не пользовалась, считалась «рядовыми» и лишалась даже тех офицерских преимуществ, какие дарованы уставом каждому офицеру» ^[562].

Впрочем, это было злом неизбежным, ибо такое отношение к не поступившим в армию до лета 1919 г. офицерам имело совершенно реальное и веское основание. Достаточно привести массу описаний, которые вовсе не свидетельствуют о «горении» офицеров этих местностей поступать в армию — как о их жизни при немцах, так и слабое пополнение летом 1919 г. Те десятки тысяч, о которых идет речь уже имели возможность и сполна проявили свое «горение» в 1917–1918 гг. Офицер Добровольческой армии, посланный летом 1918 г. для набора добровольцев в Киев, с презрением писал о таких: «Большинство же оставалось с гордым самоутешением: они «мученики» и «страстотерпцы» за Родину. А затем они будут спасаться, уходя с немцами или убегая в Одессу, куда высадятся союзники, или зароются в норы с воплем: спасайте нас! А потом, когда уже не будет ни немцев, ни «Вильной Украины», а придет Добровольческая армия, они вылезут из нор, объявят: «мы — офицеры!» и предъявят свои претензии на места, сообразно своим чинам. Естественный вопрос к ним: «Где вы были до сего времени и что делали?» для них будет оскорбительным. Они никогда не ответят на него открыто и честно» ^[563]. Эти офицеры по свидетельствам всех начальников были в целом гораздо менее надежным элементом. Факт доблестного поведения во время Великой войны не помешал, однако, множеству старших офицеров не только равнодушно относиться к белой борьбе, но и служить красным. Едва ли правомерны и протесты против офицерских рот, ибо офицеров было бы просто некуда девать — их число было в любом случае непропорционально числу солдат. При проведении же общей мобилизации в достаточном числе части потеряли бы всякую устойчивость, как, к сожалению, показал реальный опыт. Если добровольческие по духу «цветные» полки даже при небольшом количестве старых добровольцев оставались на высоте и никогда не знали массовых сдач в плен, то части «регулярного» типа (за немногими исключениями) сплошь и рядом переходили к красным при первых неудачах, истребляя своих офицеров. Так что реальная картина была именно такова, и едва ли стоит противопоставлять ее тому, что хотелось бы видеть или было бы, якобы, возможно. Добровольчество тоже было, в принципе злом, но только этим «злом» армия реально и держалась. К тому же условия гражданской войны не имели ничего общего с мировой, и отличные в прошлом начальники (как ген. Канцеров под Ольгинской) просто не умели к ним приспособиться, не пережив их с самого начала.

Деникин характеризовал проблему адаптации вновь поступивших офицеров следующим образом. «Вливание в части младшего офицерства других армий и нового призыва и их ассимиляция происходили быстро и безболезненно. Но со старшими чинами было гораздо труднее. Предубеждение против Украинской, Южной армий, озлобление против начальников, в первый период революции проявивших чрезмерный оппортунизм и искательство или только обвиненных в этих грехах по недоразумению — все это заставляло меня осторожно относиться к назначениям, чтобы не вызвать крупных нарушений дисциплины. Трудно было винить офицерство, что оно не желало подчиниться храбрейшему генералу, который, командуя армией в 1917 году, бросил морально офицерство в тяжелые дни, ушел к буйной солдатчине и искал популярности демагогией… Или генералу, который некогда, не веря в белое движение, отдал приказ о роспуске добровольческого отряда, а впоследствии получил по недоразумению в командование тот же, выросший в крупную добровольческую часть, отряд. Или генералу, безобиднейшему человеку, который имел слабость и несчастье на украинской службе подписать приказ, задевавший достоинство русского офицера. И т. д., и т. д.

Для приема старших чинов на службу была учреждена особая комиссия под председательством генерала Дорошевского, позднее Болотова. Эта комиссия, прозванная в обществе «генеральской чрезвычайкой», выясняла curriculum vitae пореволюционого периода старших чинов и определяла возможность или невозможность приема на службу данного лица или необходимость следствия над ним. Процедура эта была обидной для генералитета, бюрократическая волокита озлобляла его, создавая легкую фронду. Но я не мог поступить иначе: ввиду тогдашнего настроения фронтового офицерства эта очистительная жертва предохраняла от многих нравственных испытаний, некоторых — от более серьезных последствий… Вообще же «старые» части весьма неохотно мирились с назначением начальников со стороны, выдвигая своих молодых, всегда высокодоблестных командиров, но часто малоопытных в руководстве боем, и в хозяйстве, и плохих воспитателей части. Тем не менее жизнь понемногу стирала острые грани, и на всех ступенях служебной иерархии появились лица самого разнообразного служебного прошлого… Труднее обстоял вопрос с военными, состоявшими ранее на советской службе» ^[564].

Не будучи долго поддержаны другими, первые добровольцы вместе с тяжкими испытаниями, выпавшими на их долю, впитывали в себя презрение и ненависть ко всем тем, кто не шел рука об руку с ними. В Кубанских походах поэтому, как явление постоянное, имели место расстрелы офицеров, служивших ранее в Красной армии… С развитием наступления к центру России… необходимость пополнять редеющие офицерские ряды изменили и отношение — расстрелы становятся редкими и распространяются лишь на офицеров-коммунистов. Изданный в ноябре 1918 г. приказ Деникина, осуждающий непротивление офицеров на советских территориях заканчивался фразой: «Всех, кто не оставит безотлагательно ряды Красной армии, ждет проклятие народное и полевой суд Русской армии — суровый и беспощадный». Впоследствии Деникин признавал, что этот приказ «произвел гнетущее впечатление на тех, кто, служа в рядах красных, был душой с нами. Отражая настроения добровольчества, приказ не считался с тем, что самопожертвование, героизм есть удел лишь отдельных личностей, а не массы… Приказ был только угрозой для понуждения офицеров оставить ряды Красной армии и не соответствовал фактическому положению вещей: той же болотовской комиссии было указано мною не вменять в вину службу в войсках Советской России, «если данное лицо не имело возможности вступить в противобольшевистские армии или если направляло свою деятельность во вред Советской власти». Такой же осторожности в обвинении, такой же гуманности и забвения требовали все приказы добровольческим войскам, распоряжения, беседы с ними» ^[565].