Рерих - Максим Дубаев Страница 54

Газета «Русская жизнь» с энтузиазмом поддерживала своего известного соотечественника. Именно эта финская газета поместила 29 марта 1919 года знаменитый очерк Леонида Андреева «Держава Рериха», который определил будущее отношение к творчеству и деятельности художника. Этот очерк вышел в день открытия выставки картин в салоне Стриндберга, который располагался на одной из центральных улиц Гельсингфорса (Хельсинки). Леонид Андреев писал его с 24 февраля по 1 марта, и только 2 марта 1919 года отослал Н. К. Рериху с припиской: «Дорогой мой друг! Целился написать статью как раз к первому (российская привычка — в последний срок!) и промахнулся: оказалось, что в феврале, несмотря на декреты, всего 28 дней, и я на день опаздываю. Именно: кончаю статью сегодня вечером и завтра, оставив себе копию на всякий случай, почтою посылаю Вам вместе с этим письмом. Только не судите строго! Говоря по чистой совести, очень трудно (а минутами казалось, невозможно) сосредоточить мысль на чем-либо ином, кроме треклятого большевика. С какою радостью в иное время я не только лизнул бы от Вашего творчества, как сейчас — а окунулся бы с головой, постарался бы нырнуть на самое дно!» ^[184]

Рериху эссе очень понравилось, и он организовал его публикацию в газете «Русская жизнь», к самому открытию выставки.

Выставка проходила помпезно. Вступительную речь произнес Аксели Галлен-Каллела, он зачитал приветствие Н. К. Рериху от правительства Финляндии. Почти все финские газеты поместили статьи об этой выставке, тем более что главный художественный музей Финляндии — Atheneum — объявил о покупке картин Н. К. Рериха для постоянной экспозиции. Статья Л. Андреева была сразу переведена на финский язык и опубликована в апрельском номере журнала «Otava» с пометкой «Написана Леонидом Андреевым специально для „Otava“» ^[185].

«Рерихом нельзя не восхищаться, — писал Леонид Андреев в своем эссе, — мимо его драгоценных полотен нельзя пройти без волнения. Даже для профана, который видит живопись смутно, как во сне, и принимает ее постольку, поскольку она воспроизводит знакомую действительность, картины Рериха полны странного очарования; так сорока восхищается бриллиантом, даже не зная его великой и особой ценности для людей. Ибо богатство его красок беспредельно, а с ним беспредельна и щедрость, всегда неожиданная, всегда радующая глаза и душу».

Как истинный друг, Леонид Андреев не скупился на похвалы: «Видеть картину Рериха — это всегда видеть новое, то, чего вы не видали никогда и нигде, даже у самого Рериха. Есть прекрасные художники, которые всегда кого-то и что-то напоминают. Рерих может напоминать только те чарующие и священные сны, что снятся лишь чистым юношам и старцам и на мгновение сближают их смертную душу с миром неземных откровений. Так, даже не понимая Рериха, порою, не любя его, как не любит профан все загадочное и непонятное, толпа покорно склоняется перед его светлой красотою. И оттого путь Рериха — путь славы. Лувр и музей Сан-Франциско, Москва и вечный Рим уже стали надежным хранилищем его творческих откровений; вся Европа, столь недоверчивая к Востоку, уже отдала дань поклонения великому русскому художнику».

Именно писатель Леонид Андреев первым создал мифологему вокруг имени и творчества великого художника, он показал новый образ — образ художественной Державы Рериха:

«Колумб открыл Америку, еще один кусочек все той же знакомой земли, продолжил уже начертанную линию — и его до сих пор славят за это. Что же сказать о человеке, который среди видимого открывает невидимое и дарит людям не продолжение старого, а совсем новый, прекраснейший мир! Целый новый мир! Да, он существует, этот прекрасный мир, эта держава Рериха, коей он единственный царь и повелитель. Не занесенный ни на какие карты, он действителен и существует не менее чем Орловская губерния или королевство Испанское. И туда можно ездить, как ездят люди за границу, чтобы потом долго рассказывать о его богатстве и особенной красоте, о его людях, о его страхах, радостях и страданиях, о небесах, облаках и молитвах. Там есть восходы и закаты, другие, чем наши, но не менее прекрасные. Там есть жизнь и смерть, святые и воины, мир и война — там есть даже пожары с их чудовищным отражением в смятенных облаках. Там есть море и ладьи… Нет, не наше море и не наши ладьи, такого мудрого и глубокого моря не знает земная география. И, забываясь, можно… позавидовать тому рериховскому человеку, что сидит на высоком берегу и видит, видит такой прекрасный мир, мудрый, преображенный, прозрачно-светлый и примиренный, поднятый на высоту сверхчеловеческих очей».

Создавая мифологему, Леонид Андреев, естественно, не забывал и о скандинавских корнях Николая Константиновича. Он писал о русском скандинаве, выросшем на образах знаменитого эпоса Калевала и произведениях Генрика Ибсена:

«Ища в чужом своего, вечно стремясь небесное объяснить земным, Рериха как будто приближают к пониманию, называя его художником седой варяжской старины, поэтом севера. Это мне кажется ошибкой, Рерих не слуга земли ни в ее прошлом, ни в настоящем, он весь в своей мире и не покидает его.

Даже там, где художник ставит себе скромной целью произведение картин земли, где полотна его называются „Покорением Казани“ или декорациями к норвежскому „Пер Гюнту“, — даже и там он, „владыка нездешний“, продолжает оставаться творцом нездешнего мира; такой Казани никогда не покорял Грозный, такой Норвегии никогда не видел путешественник. Но очень возможно, что именно такую Казань и такую битву видел грозный царь в грезах своих, но очень возможно, что именно такую Норвегию видел в мечтах своих поэт, фантазер и печальный неудачник Пер Гюнт — Норвегию родную, прекраснейшую, любимую. Здесь как бы соприкасаются чудесный мир Рериха и старая, знакомая земля — и это потому, что все люди, перед которыми открылось свободное море мечты и созерцания, почти неизбежно пристают к рериховским „нездешним“ берегам. Но для этого надо любить север. Дело в том, что не занесенная на карты держава Рериха лежит также на севере. И в этом смысле (не только в этом) Рерих — единственный поэт севера, единственный певец и толкователь его мистически-таинственной души, глубокой и мудрой, как его черные скалы, созерцательной и нежной, как бледная зелень северной весны, бессонной и светлой, как его белые и мерцающие ночи».

Последующие критики, искусствоведы, каждый по-своему, будут развивать образ, созданный Леонидом Андреевым, — «Мир Рериха», — заменяя северные мотивы, воспетые писателем, мотивами Индии и Тибета.

«И еще одно важнейшее можно сказать о мире Рериха, — продолжал Леонид Андреев, — это мир правды. Как имя этой правды, я не знаю — да и кто знает имя правды? — но ее присутствие неизменно волнует и озаряет мысли особым, странным светом. Словно снял здесь художник с человека все наносное, все лишнее, злое и мешающее, обнял его и землю нежным взглядом любви — и задумался глубоко… что-то прозревая… Хочется тишины, чтобы ни единый звук, ни шорох не нарушил этой глубокой человеческой мысли. Такова держава Рериха. Бесплодной будет всякая попытка передать словами и ее очарование и красоту; то, что так выражено красками, не потерпит соперничества слова и не нуждается в нем. Но если уместна шутка в таком серьезном вопросе, то не мешает послать в царство Рериха целую серьезную бородатую экспедицию для исследования. Пусть ходят и измеряют, пусть думают и считают, потом пусть пишут историю этой новой земли и заносят ее на карты человеческих откровений, где лишь редчайшие художники создали и укрепили свои царства» ^[186].