Династия Романовых. Загадки. Версии. Проблемы - Фаина Гримберг Страница 54

«Щепетильный» в тогдашнем русском языке вовсе не означало «ужас, какой совестливый», но – «производящий галантерейные товары и продающий их». Те самые «гребенки, пилочки стальные, прямые ножницы, кривые», которые заполняли туалетный столик Онегина. Ну, и кое-что покрупнее, ткани, например. Так что российские помещики могли быть очень недовольны блокадой: она отрезала от них надежный рынок сбыта сырья…

Почему «отечественная война»? И французская армия шла, воодушевленная лозунгом «Отечество в опасности». Потому что Великая Французская революция породила не только ясное понятие о правах и свободах, но и это интересное чудовище – национальную доктрину, о которой мы уже поминали. И звонко щёлкнула эта самая национальная доктрина зубами на всю Европу, уже грозя пожрать всех королей и императоров вместе взятых, и вообще, по-своему перекроить жизнь. Но обошлось покамест; джинна кое-как загнали в бутылку, откуда торчали его щелкающие зубы; и армия российская вошла в Париж как освободительница Франции от тирании Наполеона (нечто вроде генеральной репетиции позднейших «освобождений»)…

И более того, национальная доктрина оказалась предметом очень полезным; лозунги о всеобщем национальном единении взвинчивали истерически и агрессивно, с навязчивой силой призывали забыть о внутригосударственных проблемах и «объединиться против внешнего врага»… И вот, именно в данной войне очень-очень необходимо было разжигание подобных настроений в России. Почему? Прежде всего, потому что наполеоновская армия не для того явилась, чтобы завоевывать Россию или притеснять мирное население. И более всего страшило Александра вовсе не то, что его принудят соблюдать континентальную блокаду, а возможность внедрения в России многих идей, вовсе для императора не желательных. Но мы еще об этом будем говорить. А покамест – несколько фрагментов из уже известных нам раритетных воспоминаний Елизаветы Александровны Яньковой:

«…Разве мы прежде не воевали? То с немцами, то с Турцией, или со шведами – отчего же не повоевать и с Бонапартом? Тогда толковали, что тильзитский мир, очень невыгодный для России, оттого и был так легко заключен нашим государем, что имелось в виду его нарушить при первом удобном случае. Потому неладные отношения между нами и Бонапартом не очень нас смущали: пусть грозит – повоюем…

… Московское дворянство, всегда отличавшееся своим особенным усердием и готовое защищать отечество до последней капли крови, не ожидая воззвания от государя, само от себя вызвалось составить ополчение и дать по числу душ своих крестьян от девяти десятого, что составило более восьмидесяти человек.

(Стало быть, до последней капли крови… своих крепостных! Но далее…)

…Разные были толки насчет пожаров Москвы: одни думали, что поджигают французы; французы говорили, что поджигают русские, по наущению Растопчина… Но в последствии времени было доказано, что именно этот всеобщий пожар столицы и спас Россию от грозившего ей ига…

Но ежели французы избавили нашу местность от своих посещений, отряды казаков, под предлогом, что они разыскивают, нет ли где неприятельских шаек, всюду разъезжали и по селам справлялись, нет ли чего съедобного, а главное – нет ли хмельного. Они не позабыли и нашего села, лазили по подвалам и погребам и, к неописанному прискорбию нашей ключницы-старушки: «приели все, все господское варенье, выпили все виноградное вино, и мало им было этого: и меды-то все какие оставались, и тех не оставили, да два окорока с собою увезли».

Ключница Акулина Васильевна этим очень огорчилась и, рассказывая мне, прибавила: «Ну, матушка, в разор разорили, бездельники, ничего не оставили, кричат: подавай ключи, – не лучше неприятеля, только бы им есть да бражничать. Легко ли, сударыня, сколько их было: тридцать человек!»

Но этим посещением и ограничились, слава Богу, все наши утраты в подмосковном имении, и по близости от нас ни у кого из наших знакомых соседей не были, кроме Головина, жившего в своем имении, в селе Деденеве-Ново-Спасском. Они застигли его совершенно невзначай: это было в простой день, он сидел и обедал с женой и детьми, взглянул в окно и видит, что идут французы; несколько начальствующих лиц и солдаты направляются прямо к дому. Что прикажете ему делать? Он был великий неохотник до иностранцев, а тем паче еще до врагов отечества; однако, скрепя сердце, он предложил им разделить с ним трапезу. Они приняли предложение, но требовали, чтоб и сам хозяин сел с ними и пробовал каждое подаваемое блюдо, опасаясь, может быть, чтобы не угостили чем с отравой. Головин выслал жену и детей из-за стола, а сам стал потчевать незваных гостей. Французы расположились неподалеку от села лагерем и во все время, пока там стояли, вели себя хорошо и смирно, и храмов не только нигде не осквернили, но даже не препятствовали богослужению и просили только не звонить в большие колокола, опасаясь, чтобы войска не приняли трезвона за тревогу и оттого не переполошились по-пустому.

Жену свою Головин, однако, куда-то спровадил с детьми, которых было двое ли, трое ли – наверное не знаю. Ее звали Анной Гавриловной; она была молода, хороша, ну, муж и рассудил, что все-таки безопаснее для молоденькой женщины быть подальше от этих головорезов…»

Однако трагикомедия, она и есть трагикомедия, а все же именно в наполеоновских войнах Испания и Россия впервые применили метод герильи, партизанской войны, активного вовлечения мирного населения в военные действия. Но с каким же мирным населением возможно применять герилью наиболее успешно? Разумеется, там, где сельское население является наиболее зависимым, там, где сохраняются значительные рудименты феодального устройства хозяйства и общества (или просто – принципы подобного устройства мало поколеблены). То есть регионами партизанской войны, естественно, должны были стать Испания Бурбонов и Российская империя. Здесь еще не изжит все же принцип кланового устройства; помещик еще воспринимается не столько как хозяин, сколько как наивысшее клановое звено – «отец», «батюшка». Царь, король – звено наивысочайшее, посредник между людьми и богом. Особую роль играет и тотальное влияние церкви, натравливающей население на «безбожные» наполеоновские войска. С церковью, впрочем, все ясно. Французское «вольнодумство» несло такие идеи секуляризации, «обмирщения» общества, огосударствления церкви, при которых испанское и российское духовенство практически могли бы лишиться своего влияния. Не забудем, что российские территории войны 1812 года – территории, где крепостное право действует стабильно, здесь нет даже «государственных», «казенных» крестьян. Интересна и попытка соединения несоединимого в лозунге, впервые предложенном, – «За царя и отечество». Мы ведь уже знаем, что институт монархии и национальная доктрина мало ладят между собой. Однако в дальнейшем Романовы будут все интенсивнее стремиться соединить несоединимое, и таким образом устремляться самоубийственно к собственной гибели…