Северный пламень - Михаил Голденков Страница 53

Меж плоских берегов, минуя Старое Село с его древним городищем, с не менее древними курганами, мимо старинных урочищ у весок Горяны и Пирутино, мимо усадьбы униатских митрополитов, что у местечка Струнь, за Витебском тихо и мирно течет Западная Двина, расплываясь широкой голубой лентой. И вот так широкая и мелкая Двина втекает в древний, пожалуй, самый древний русский город Полоцк. У притока Полоты, где располагалась древнейшая часть города, на правом ее берегу, в урочище «Городище», среди огородов, все еще виднелись следы укреплений, построенных, возможно, самим Рогволодом, или, иначе, Регнвальдом — первым известным князем Полоцка, во времена, когда, сидя у окна своего дворца, расчесывала волосы его красавица-дочь Рагнхильда, или же Рогнеда… То было славное, но трагичное время, время, когда в городе лилась кровь, когда из-за Рогнеды сражался юный и злой на весь свет князь Владимир, нагрянувший из Швеции с варягами, чтобы заполучить и сам киевский трон…

Бывший пират Блэки Микула Попович уже девятый год жил в Полоцке, работая уборщиком в Полоцком Софийском соборе. Рекомендация Миколы Кмитича пришлась как нельзя кстати — архимандрит Якуб Кизиковский устроил бывшего пирата, тут же направив его к викарию Зайковскому. Тот оставил Поповича работать при соборе. Одежду, монашескую, бывший Мик Блэки получал бесплатно, как и пищу, и сверх того еженедельно ему платили по талеру. Вначале Микула посчитал, что это деньги небольшие, но цены в Полоцке оказались на удивление низкие, и за талер Попович мог несколько раз за неделю сходить в трактир и на славу выпить там, рассказывая завсегдатаям о своих странствиях на борту «Цмока», линейного корабля Его величества, а затем под черным флагом Генри Моргана…

Полоцк

30 июня 1705 года уже хмельной Попович вовремя закончил свою работу, собрал в ведро огарки свечей и теперь, сидя в темном углу собора за колонной, допивал украдкой припрятанную бутылку горелки, что купил за несколько грошей. Бывший пират Моргана приноровился к местной дешевизне и мог запросто устроить себе небольшой потайной бар за ведрами и щетками.

Успокаивали нервы спиртным и царь Петр с Меньшиковым. Пили, ругали на чем свет стоит местных литвин, враждебно воспринимавших непрошеных гостей, ругали шведов, ругали поляков, что против политики своего короля идут, московитских священников, глупых бояр, ругали и местных униатов, что не бросаются в объятья Петра и его войска… Петр рассказывал, как скоро расправится со всеми мешавшими ему бородачами и страна будет не хуже Швеции с Голландией… Затем царь с Меньшиковым вышли освежиться под прохладный вечерний ветерок, дующий с берегов Двины.

— А вот и знаменитая Полоцкая София! — как-то криво усмехнулся Петр, выбрасывая длинную руку в темно-зеленом сукне в сторону белеющего в синем летнем вечере храма с поблескивающими золотыми маковками шлемовидных куполов.

— Скроменький какой-то, мин херц! — хихикнул Меньшиков, крестясь. — Прости меня, грешного, Господи… Я думал, что он огромный.

Они стояли и смотрели на Софийский собор…

Храм величественно возвышался среди деревьев на Верхнем замке Полоцка. Две высокие барочные ажурные башни, обращенные к Двине, огромный центральный неф, оканчивающийся на севере высокой и массивной апсидой, — все это производило сильное впечатление на Петра. «Прав был Симеон Полоцкий. Красив! — думал, почему-то злясь, Петр. — Умеют же строить, проклятые униаты!»

На восточном фасаде храма виднелись полукруглые многогранные пристройки, украшенные двумя рядами ниш с полуциркульным верхом, совсем как в старинных киевских памятниках времен Ярослава Мудрого. Здесь литвины издревле хоронили своих князей. Умерших погребали в саркофагах, сложенных из плинты…

Последний раз Полоцкая София содрогалась от грома пушек и удара ядер в 1563 году, когда Полоцк штурмовал Иван IV, в тот же год утопивший в Двине всех полоцких евреев. С тех пор храм отремонтировали, дополнили. Его обновленный двухбашенный фасад с высоким щипцом в середине, с тонко найденными пропорциями, был необычайно живописен. На двух массивных ярусах башен высились ажурные, тонко прорисованные и затейливо декорированные еще два яруса, между которыми возвышался столь же ярко украшенный щипец…

— Айда, Сашка, осмотрим сей знаменитый храм изнутри! В Москве о нем в свое время много Симеон Полоцкий рассказывал…

Петр семимильными шагами направился к воротам собора. Меньшиков и пять офицеров семенили следом. Петр, не крестясь, вошел, лишь пригнулся, словно боясь стукнуться головой о притолоку, хотя вход был достаточно высок даже для его трех аршинов роста. На голове царя не было треуголки, и обнажать чело Петру не пришлось. Меньшиков же снял треуголку, почти испуганно осенил себя крестом, поклонился. Офицеры, также снимая головные уборы и крестясь, вошли в полумрак пахнущего ладаном и воском священного зала, о котором так много слышали, но пока не видели воочию.

— Venimus, Vidimus [13]… — произнес Петр вроде как в шутку.

Внутри храма стояли, молясь, пятеро священников в похожих на католические рясах: викарий Константин Зайковский, проповедник Феофан Кальбечинский, регент соборного хора Якуб Кнышевич, отцы Язэп Анкудович и Мелета Кондратович.

Когда Петр въезжал в Полоцк, то к нему первым делом пришли отец Анкудович и викарий Зайковский, просили:

— Каб Божая хвала i ўсе малітвы нам засталіся нязьменнымі згодна са старадаўнім звычаем Усходняй царквы, а таксама ўсе цырымоніі ды абрады нашае Царквы…

Петр чуть раздраженно отвечал, что приехал в Полоцк не реформы церковные вершить в чужом ему государстве, а военными делами заниматься.

— Как положено тут у вас, так нехай и остается, — махнул рукой Петр, и святые отцы вздохнули облегченно, ибо немало были наслышаны историй из прошлого, как правили да воевали с истинно русским православием Литвы московские попы Алексея Михайловича, отца Петра.

Параскева Пятница, икона XVI века