Иллюзионист - Анита Мейсон Страница 53

Четвертый разбойник, толстый коротышка с детским лицом, следил за разговором с нарастающим замешательством. Наконец его лицо прояснилось от внезапно пришедшей ему мысли.

— Когда мы его будем убивать? — сказал он.

— Почему, — не отставал человек с кинжалом, — они прокляты?

Он начинал нравиться Симону, который увидел в нем скрытую способность к теологии.

— Насколько я понимаю, — сказал он, — потому, что я попытался их использовать, чтобы купить Святой Дух.

Какое-то время все молчали. Человек с кинжалом неожиданно сплюнул на землю:

— Я знаю, кто ты. Ты — Симон Волхв.

— Нет.

— Да, да. Я тебя узнал. У меня хорошая память на лица. Я видел тебя в Себасте, ты показывал фокусы на рыночной площади. Люди говорили об этом неделями. Они говорили, — он сделал паузу, — ты можешь летать.

— Я больше не занимаюсь магией.

— В тебе сидит дьявол, — сказал человек с кинжалом.

Снова наступила тишина, но другого характера. Увалень застонал.

— Отдайте ему его проклятые деньги, пусть уходит, — взмолился он.

Человек с кинжалом сделал шаг назад. Он был напряжен и зол.

— Ты издевался над нами, да? — сказал он.

— Вы не поняли, — сказал Симон. — Я теперь проповедник. Я посвятил себя правде, а не иллюзиям.

— Неужели? Что же ты проповедуешь?

— Собственно говоря, — сказал Симон, — я учу людей нарушать закон, но говорить вам об этом нет смысла, поскольку вы его и так нарушаете. — Он смотрел в их непонимающие лица. — Может быть, вы хотели бы стать моими учениками?

Пояс с деньгами упал к его ногам. Он его поднял.

— Убирайся, — прорычал человек с кинжалом. Увалень бросил ему его одежду. Симон поймал ее.

— Теперь проваливай.

Разбойник с детским лицом наблюдал за происходящим с выражением полного недоумения. Он едва сдерживался.

— Вы его отпускаете? Вы ему отдаете деньги?

— Он колдун.

— А деньги!

Разбойник с детским лицом двинулся на Симона. Человек с кинжалом преградил ему путь:

— Он опасен, дурак.

— Мне он не кажется опасным.

— Мне тоже, — сказал Крысиная Морда. — Мне кажется, нож войдет в него, как в сыр.

— Идиоты! — заорал увалень. — Вы что, не понимаете, кто он? Да он мог превратить всех нас в…

Он схватился за пояс и обернулся, но было поздно. Крысиная Морда выхватил у него меч и бросился на Симона, как дикий кот. Руки Симона были заняты одеждой и поясом с деньгами, и единственное, что он мог сделать, — это инстинктивно вскинуть руки, чтобы защитить свою грудь. По крайней мере так он думал. Но нападавший увидел что-то совсем другое. После первого удивительно неточного броска Крысиная Морда дико замахал мечом, который рубил только воздух. Сделав несколько нелепых выпадов, он отпрянул, мертвенно-бледный, и выронил меч. Четверо разбойников, словно в трансе, принялись медленно отступать, вытаращив глаза. Потом, издав странный звук, больше похожий на кудахтанье, чем на крик, одновременно повернулись и бросились наутек.

Симон смотрел на них, пока они не скрылись из виду. В задумчивости он стал одеваться. Одевшись, он посидел в тени валуна и отдохнул. Потом поднялся и зашагал обратно туда, откуда пришел.

Хозяин борделя был жирной тушей с маленькими подозрительными глазками. Он встретил вопрос Симона с немедленной враждебностью:

— С чего мне ее продавать? Она хорошо работает. У нее куча клиентов.

— Однако, думаю, они не часто возвращаются.

— Что ты хочешь сказать?

— Она несдержанна на язык, верно? У нее независимый ум. Только не говори мне, что твои клиенты приходят сюда за этим.

— Может быть, да, может быть, нет.

— Однажды она прочла мне лекцию о том, что я не умею готовить.

— Чего-чего?

— К тому же, — сказал Симон, — у нее самое уродливое лицо из всех шлюх, каких я только видел.

— Я называю его своеобразным, — сказал хозяин борделя. — Мы не пользуемся такими словами в этом заведении.

Симон достал из складок туники небольшой увесистый холщовый мешочек, который звякнул, когда он положил его на стол. Хозяин борделя опустил жадный взгляд и снова вскинул голову:

— Зачем она тогда тебе нужна, раз в ней нет ничего хорошего? Знаешь, я забочусь о своих девочках. Не хочу, чтобы они попали в плохие руки.

— Я предлагаю выкупить ее, — сказал Симон. — Что она будет делать, став свободной, это ее дело.

Хозяин борделя внимательно на него посмотрел и вновь погрузился в созерцание холщового мешочка. Развязал его, высыпал на стол кучку монет и пересчитал их. Сложил их в три аккуратных столбика и провел вдоль каждого ногтем большого пальца.

— Ладно, — сказал он. — Но, учитывая нынешнюю ситуацию с деньгами и то, что она из хорошей греческой семьи, да к тому же рассталась с девственностью совсем недавно…

— Не считай меня за дурака, да и девственность, по моему скромному разумению, не бывает первого или второго сорта, — проговорил Симон. — Пойми. Я предлагаю тебе деньги, чтобы выкупить эту женщину. И я не дам ни одной драхмы больше и, по личным причинам, ни одной драхмы меньше. Я не собираюсь торговаться.

Симон и хозяин борделя смотрели друг на друга поверх трех маленьких столбиков золотых монет. Хозяин борделя вздохнул.

— Я еще об этом пожалею, — сказал он.

Он доковылял до подножия лестницы, выставил с трудом подбородок из складок жира и выкрикнул:

— Елена!

— Елена? — прошептал Симон. — Царица, наложница и троянская шлюха. Неужели ее так зовут? А мне и в голову не пришло спросить.

Кефа чинил свои сети.

Естественно, они не принадлежали ему, но после двух сезонов он знал их как свою ладонь: каждый узелок, каждую прореху, каждую заплату, выгоревшую на солнце больше, чем соседние, каждый крепкий кусок ткани. Его проворные руки любовно касались их.

Скоро наступит время вечерней трапезы. Он жил и столовался у Малахии, которому принадлежала лодка. Малахия болел, но теперь поправлялся. Благодаря Кефе его лодка продолжала работать, пока он сам не мог рыбачить: иначе ему пришлось бы ее продать. Это была отличная лодка, но не так хорошо слушалась руля, как когда-то собственная лодка Кефы. С хорошей лодкой всегда тяжело расставаться.

Мимо прошел продавец гранатов с корзинами, подвешенными на длинном шесте, и поздоровался. Кефа ответил на приветствие. Люди здесь были дружелюбными и не задавали вопросов. В приморском городе всегда было много приезжих. Если человек сам не рассказывал о себе, к нему не приставали с расспросами.