В тяжкую пору - Николай Попель Страница 52

Спасибо Новикову и его пушкарям. Они как могли прикрывали КП и подтянувшиеся горе-машины Петрова.

Но гитлеровцы уже дали знать своей авиации, что артдивизион в руках у русских. И вот завыли, падая на огневые позиции, пикирующие бомбардировщики. Десятка полтора артиллеристов убито и ранено. Три гаубицы изуродованы.

Я подбежал к оглушенному Новикову, крикнул на ухо что есть силы:

— Прикрывай наш отход, потом — орудия в воздух и отходи с людьми к месту сбора. Понял?

Новиков кивнул головой. Расслышал или сам догадался — не знаю. Больше я его не видел…

Солнце, огромное, красное, не спеша клонилось к западу. Неужели уже закат! Мы деремся с предрассветного часа. У людей как бы атрофировались нервы, заглушен инстинкт самосохранения. Иные совсем не реагируют ни на бомбы, ни на снаряды. Вылезают из танков, выпрыгивают из окопов, не склоняя голову, идут вперед, пока не свалит пуля или осколок…

Окрашенные алым цветом — то ли от пожаров, то ли от заходящего солнца — мы двинулись дальше. Горстка покореженных, еле тянущихся танков, санитарка, три штабные машины. На танках и рядом с ними — остатки десанта и лишившиеся машин танкисты.

До леса нас преследовали пули и снаряды. Но как только вошли в чащу, огонь стал слабее. Фашистские танки не увязались за нами. И при очевидном многократном превосходстве гитлеровцы остерегались нас.

Я приказал построить личный состав.

За этот день люди всего насмотрелись. Они не удивились бы, если бы из-за кустов поднялся в атаку немецкий полк. Но строиться? Зачем это нужно? Не свихнулся ли бригадный комиссар?

Однако это не было каким-то чудачеством. Я не сомневался, что фашисты на ночь глядя не полезут в лес. Задерживая колонну, я ничем не рисковал. Но выигрывал многое. Чем дольше мы здесь простоим, тем больше людей к нам подойдет. По лесу в поисках своих, несомненно, бродили еще десятки бойцов. Кроме того, все должны понять: хотя мы уже не группировка, не дивизия, даже не полк, а только небольшое подразделение Красной Армии, на нас распространяются все ее уставы, ее дисциплина, ее порядки.

Строились медленно, неохотно, преодолевая невероятное утомление и безразличие.

Я подозвал Оксена. Он без фуражки. Лысина за день порозовела. Тяжелые, набрякшие веки прикрывают исподлобья глядящие миндалевидные глаза.

— Надо найти местного жителя, проводника.

Оксен секунду молчит, потом вытягивается, нарочито громко произносит «есть!» и поворачивается, как курсант на занятиях по строевой подготовке.

А бойцы все еще строились.

Я стоял сбоку, смотрел и ждал.

Наконец, с грехом пополам построение закончилось. Медленно, ничего не говоря, всматриваясь в лица, я прошел вдоль шеренги. Кто бы поверил, что недавно это были молодые, здоровые, жизнерадостные люди… Иные стояли с закрытыми глазами, неподвижные, апатичные. У других — истерически возбужденные лица.

На левом фланге увидел знакомую нескладную долговязую фигуру. Сержант слабо улыбнулся, показав длинные зубы, и полушепотом доложил:

— Тимашевский.

Кивнул ему и пошел обратно. Кто-то не выдержал:

— Чего резину тянуть? Выводи, пока все не полегли.

Я не ответил на этот выкрик.

Из леса показалась группа бойцов. Капитан обратился ко мне:

— Товарищ бригадный комиссар, разрешите встать в строй.

— Становитесь.

Все молча смотрели, как пристраивались прибывшие.

Я вышел на середину.

— Кто мне верит и будет безоговорочно выполнять присягу — стоять на месте. Кто не верит — два шага вперед. Строй не шевельнулся. Выждал некоторое время и заговорил опять:

— Держу вас здесь не ради собственной прихоти. Видели: только что явились пятнадцать человек. А сколько еще наших бродит по лесу? Что же, прикажете бросить их? Повторяю: кто не желает ждать, два шага вперед. Шкурники нам не нужны. Подумайте, потом будет поздно. Потом за невыполнение приказа — расстрел на месте. Пусть каждый решает сейчас. Я жду.

Из строя так ни один и не вышел. Я скомандовал:

— Вольно. Садись…

А люди из леса все подходили и подходили. Группу недавних артиллеристов привел старший политрук Харченко. Лицо его заливала кровь. Зажимая ладонью рану на щеке, он доложил:

— Старший батальонный комиссар Новиков погиб под фашистским танком. Дрался до конца.

Часа через полтора, когда нас стало вдвое больше, чем вошло в лес, появился Оксен с тремя разведчиками. Они вели старика и парнишку лет семнадцати.

— Отец и сын, — докладывал Оксен, — чехи, из Белогрудки. Встретил в лесу.

Старик держался свободно, не испытывая ни малейшего страха.

— Товарищ начальник, прошу отпустить меня. Надо жену разыскать.

В городской речи слегка давал себя знать непривычный акцент.

— Мы с вами ничего худого не сделаем, отпустим. Но вы прежде помогите нам. Расскажите про этот лес.

— Лес как лес. Мало хоженый. Есть места совсем глухие — кручи, овраги.

— Вот и ведите нас в самое глухое место, в самый глубокий овраг.

В моем распоряжении только десятиверстка. Да и то лист скоро кончится. В нашем корпусе не было карт. Мы не собирались отступать.

Старик сел в мою «тридцатьчетверку». Сын — в другую машину вместе с Оксеном. В танки же были погружены штабные сейфы.

Колесные машины вывели из строя и столкнули в овраг. Отряд разбили на роты, назначили замыкающих.

Я приготовился к длительному переходу. Но мы прошли километра три, и старик предупредил:

— Сейчас будет круча — не приведи бог. Танки-то ваши, не знаю, не перевернулись бы…

Вероятно, в обычных условиях, да еще если бы видеть степень крутизны, я бы не пустил боевые машины. Но тогда была ночь. Ночь после такого дня!..

— Ничего, отец, наши танки пройдут.

Коровкин сел за рычаги управления. Головкин вылез наружу и примостился слева на крыле. Деревья удерживали танки от падения. Но это была настоящая эквилибристика. Головкин свалился с крыла, и машина прижала его к дереву. С трудом удалось затормозить. Механик-водитель потерял сознание.

Спуская танки на дно глубокого оврага, я, конечно, допустил ошибку. Никак не мог расстаться с ними, не верил, что они больше нам не пригодятся…

Перевалило за полночь, когда мы достигли дна. Темень, сырость. Бойцы валятся в густую осоку. Кто-то бормочет:

— Переход Суворова через Альпы.

Как ложатся, так и засыпают. Но не всем отдыхать этой ночью. Я зову командиров, политработников, коммунистов.

Надо идти обратно, собирать раненых и оружие, снимать с танков пулеметы, прихватить диски, немецкие винтовки, пистолеты, автоматы.