Борис Годунов. Трагедия о добром царе - Вячеслав Козляков Страница 52

Годунов обещал защиту и поддержку английским купцам на будущее. Но он не мог обойти вниманием еще один неприятный момент, связанный с посольством Джильса Флетчера (названного в русском переводе «Елизаром»). Годунов объяснил, что не «посмел» принять королевские подарки (хотя и благодарит за них), потому что царь Федор Иванович от них тоже отказался: «…и яз твоего жалованья поминков не взял, потому что посол твой привез от тебя от государыни ко государю нашему… поминки золотые, и в полы золотой, и в четверть золотого и в денгу золотого, и такие поминки меж вас, великих государей, преж сего не бывали» ^[390]. Обычно предъявление и рассматривание посольских даров было существенной частью церемониала приема иностранных послов. Для оценки даров специально призывались свои гости и купцы. Считалось, что чем пышнее и богаче подарки, тем больше уважения выказывалось царю. В разные времена из Англии привозили в дарах золотые кубки, кувшины, посуду. Особенно ценилось современное оружие — пистолеты и мушкеты ^[391]. Елизавета, которую часто упрекали в скупости, говорила потом, что была занята войной с Испанией и думала, что такой «прелестной» и украшенной вещицы будет достаточно. Однако в Москве всерьез обиделись на королеву, а она, в свою очередь, сменила свой тон в переписке с царем Федором Ивановичем и Борисом Годуновым на более официальный и даже отчасти вызывающий. Королева приводила в пример… Ивана Грозного, который умел, по ее словам, понимать и ценить помощь, оказываемую англичанами Московскому государству.

Борис Годунов смог удовлетворить претензии англичан на увеличение привилегий только после того, как во второй половине 1590-х годов его влияние на политику стало неограниченным. 20 марта 1596 года королева Елизавета I благодарила за «новую жаловалную грамоту» английским «торговым людям» за «великою красною печатью», выданную «по печалованию» Бориса Годунова. Она любезно говорила о том, что царь Федор Иванович должен быть «блажен», ибо «Бог ему подаровал такова думца» ^[392]. До конца царствования Федора Ивановича между Лондоном и Москвой еще возникали недоразумения по поводу предполагаемой «подмоги Турскому против цесаря и против иных крестьянских государей». Однако Елизавета объяснила это в новом письме Борису Годунову 18 января 1597 года происками дипломатов из Ватикана, помогавших испанцам: «…а затеяли тот ложной нанос по не дружбе, которую не дружбу папа и его советники из давного времени держат на нас, норовячи Шпанскому королю; а король Шпанской нам ведомой недруг» ^[393]. Напротив, Елизавета I говорила о своей миротворческой миссии между турецким султаном, императором и королем Речи Посполитой.

Борису Годунову, единственному из бояр, было разрешено устраивать приемы послов у себя дома на кремлевском дворе. Превращая свой двор в Посольскую палату, Годунов разработал почти такой же этикет встречи послов, как и при «больших» царских приемах. Он заботился о том, чтобы гости его дома чувствовали ббльшую доверительность через участие в их делах самого правителя царства. И московские правила были приняты при иностранных дворах. Послы использовали такую возможность для обсуждения с Годуновым самых сокровенных вопросов. Например, дважды, в 1589 и 1593 годах, Борис Годунов принимал у себя в кремлевском дворе имперского посла Николая Варкоча, обсуждал с ним перспективы создания антиосманской лиги во главе со Священной Римской империей ^[394]. Суть таких встреч состояла в неформальном обсуждении возникавших вопросов, когда присутствовали только Борис Годунов, посол и переводчики. Если на официальном приеме у царя в Кремле посол говорил обо всем в соответствии со сделанными ему распоряжениями, понимая, что все будет записано и переведено, то в доме у Бориса Годунова можно было определеннее сформулировать свои цели. Так, в 1593 году Николай Варкоч обсуждал мир «со Свейским», войну с крымскими татарами, низовских казаков, изъявлявших желание воевать в Угорской земле, дела отдельных купцов и гостей. Иногда Борис Годунов отказывал в личном приеме, ссылаясь на то, что «зашли его многие великие дела царского величества» ^[395]. Посол Николай Варкоч, удостоившийся такого приема, сильно благодарил за это Бориса Федоровича и обещал «с похвалою» рассказать обо всем императору Рудольфу II. Царь Федор Иванович поддерживал такую практику. В своей речи послу он говорил, что судит о посольстве Варкоча как по прочитанной грамоте императора, так и по тому, что он «узнал и очень хорошо выразумел от своего шурина, Бориса Федоровича».

Общий порядок посольских дел все-таки сохранялся. Для переговоров с послом была назначена «ответная комиссия», куда вошли бояре Федор Никитич Романов и князь Иван Васильевич Сицкий. Посол Николай Варкоч заметил особую приязнь, которую царь Федор Иванович испытывал к Романову, «потому что рожден от брата, а великий князь от сестры» ^[396]. Однако очевидно, что главная роль в посольских делах была у Бориса Годунова. Подобно царю, он отослал императору Рудольфу II и эрцгерцогу Максимилиану свои личные подарки. Это было ответом на обращение императора Рудольфа II к «тайному думцу и начальному боярину» ^[397]. Сам Борис Годунов тоже получил впоследствии «любителные поминки» императора, «каковы посылает к братье своей и к курфистом: две чепи золоты, одна с персоною цесарскою, да часы золочены с планиты» ^[398].

Сергей Федорович Платонов как-то заметил, что, за исключением отношений с императорским домом Габсбургов и с Англией Тюдоров, «нет надобности останавливаться на сношениях Москвы за время Бориса Годунова с прочими государствами Запада: они были случайны и отрывочны». Историк точно определил позицию всей московской дипломатии в этом случае: Москва играла в таких отношениях «пассивную роль». Ей нужны были только «новые союзники против своих врагов» и еще «новые поставщики или покупатели на своих рынках». «Далее и выше этих целей московские дипломаты не смотрели, — писал автор биографической работы о Годунове. — Зато эти близкие цели они умели понимать и достигать с большою прямолинейностью и настойчивостью». Отзыв С. Ф. Платонова о «западном» направлении дипломатии Бориса Годунова полон эпитетами: «бодрость и активность, осторожность и наблюдательность, последовательность и самостоятельность». В итоге историк приходит к справедливому выводу о том, что «руководитель московской политики Борис мог похвастаться тем, что заставил соседей признать возрождение политической силы Москвы после понесенных ею поражений» ^[399].