Триста спартанцев - Наталья Харламова Страница 52

Потери персов были ужасающие, одна треть элитной гвардии вышла из строя. Из спартанцев по-прежнему ни один не был даже сколько-нибудь серьёзно ранен. Потери остальных греков были также не велики.

Это был самый страшный день в жизни Ксеркса. Он терял уверенность на глазах. Демарат заметил, как он весь побледнел, лишился аппетита и был близок к унынию. В этот вечер царь не позвал его к себе. Вид спартанцев — даже друзей — был для него сегодня невыносим.

На следующий день у Ксеркса пропала охота смотреть на сраженье, трон убрали под весёлое улюлюканье греков.

Ещё один день не принёс никакого результата. Опять те же ужасные потери персов, и непоколебимое сопротивление греков. Прошёл ещё один день…

До Ксеркса стало доходить, что он попал в опасную западню, которую, что обидно, сам себе соорудил. Не было никакой возможности прорваться через ущелье. Это он уже понял. Зажатый в теснинах, он мог простоять здесь с тем же успехом год, и всё бы осталось по-прежнему. Тут ещё ему донесли, что во время случившейся прошлой ночью бури флот его сильно пострадал возле Артемиссия. Триста кораблей погибло, и тридцать было захвачено греками. Так что надежда высадиться на берегу в ближайшие дни и ударить спартанцам в тыл растаяла.

Что-то надо было предпринять. Ксеркс оказался в глупейшем положении, когда он ничего не мог изменить, несмотря на всё своё могущество. Триста спартанцев стояли у него на пути, и он ничего не мог с этим поделать. Предаваясь этим мрачным размышлениям, он не слышал, как его уже несколько раз окликает слуга.

— Повелитель!

Ксеркс наконец очнулся.

— Чего тебе?

— Тут к тебе пришёл один малиец, он говорит, что знает, как тебе помочь.

— Малиец? Мне помочь? О чём ты? Что за чушь ты несёшь? На что мне нужен какой-то малиец?

— Он знает, как можно справиться с Леонидом.

— Какой-то малиец будет меня учить, как мне воевать! Впрочем, как знать… Надо послушать его. Привести его! И позови Артабана, Мардония, Гидарна и моих советников, пусть они тоже послушают.

Ксеркс воссел на свой золочёный походный трон, вскоре собрались персидские военачальники. Ввели малийца. Среди блистающей золотом и драгоценными одеждами персидской знати убогий пастух, одетый в козьи шкуры, смотрелся совершенно неуместно. Стража, не церемонясь, бросила его на колени перед троном. Слуги поспешно зажгли бронзовые чаши с благовониями, чтобы грубый недостойный запах, исходящий от пастуха, не коснулся ноздрей царя.

— Я Эфиальт, сын Евридема, малиец, — представился вошедший, — я ненавижу греков и потому хочу предать Леонида в твои руки.

— За что же ты их так ненавидишь?

— Это старая история. С тех пор как нам, малийцам, пришлось покориться фессалийцам, остальные греки нас презирают, как рабов. О, как я хочу, чтобы они изведали ту же участь на себе, за которую презирали нас.

— И как же ты собираешься предать нам в руки Леонида?

— Я знаю верхнюю козью трону в обход горы. Я проведу вас в тыл к спартанцам.

— Есть верхняя тропа?

— Да, она крутая, но по одному можно пройти без риска.

— Я полагаю, твоя ненависть не бескорыстна? — предположил Ксеркс — И ты захочешь вознаграждение за свою помощь. Скажи, чего ты хочешь?

— Того, чего желают все, друга, который тебя никогда не обманет и с которым ты для всех становишься хорош, единственное, чем стоит дорожить в этой жизни.

— О чём это ты толкуешь, малиец, не пойму? Кажется, ты сейчас заговоришь стихами.

— Я говорю о золоте. Я хочу много, много золота.

— Отсыпьте ему золотых дариков столько, сколько он может унести, — распорядился Ксеркс. — Гидарн, возьми своих «бессмертных» и нынче же ночью отправляйся в путь. На рассвете мы ударим с двух сторон и покончим, наконец, с Леонидом, — расплываясь в зловещей улыбке, сказал Ксеркс.

Ночь была, как никогда, звёздная и тихая. Полумесяц луны освещал мирную картину греческого лагеря. Всё здесь было чисто убрано. Никаких следов недавней битвы. Тяжелораненых отправили в Альпены. Поэтому тишину ночи не нарушали стоны и крики раненых.

Леонид почему-то в эту ночь был настроен мечтательно. Ему вспоминалась его прошлая жизнь, отец и мать. Он вышел из палатки подышать ночным воздухом. Стрекотали цикады. В очертаниях вечерней листвы ему померещились закрытые глаза матери. «Мама, — мысленно обратился он к ней, — я иду к тебе, жди меня, мне уже совсем немного осталось». Он ясно представил себе строгое лицо матери, которая, казалось, вопрошала его о чём-то.

Будто бы в ответ на его слова раздался пронзительный одинокий крик чайки.

Сердце его сжалось от неясного предчувствия, он понял, что это последняя его ночь. Он жадно вдыхал покой вместе с ароматом трав и цветов.

— Ты тоже не спишь, Леонид! — Это был голос Мегистия.

— Странно, мне не заснуть сегодня, несмотря на усталость, на душе как-то необычно. Сердце трепещет и сжимается, и откуда-то налетает неясная тоска. Скажи мне, вещий человек, что всё это значит?

— Ты воин, и я не стану тебя обманывать, государь. Сегодняшние гадания по внутренностям быка сказали мне, что смерть близка. Предательство погубит нас. Ты уверен, что здесь нет другой дороги?

— Конечно же, нет! Какая тут может быть дорога? Ты шутишь, Мегистий!

— Я не имею ввиду настоящую проезжую дорогу, — поправился Мегистий, — но, может быть, есть горная тропа.

— Постой, постой! Как я сразу не подумал! А ведь ты прав, мой друг! Тропа наверняка есть!

С этими словами он резко повернулся и отправился к ближайшим палаткам. Это было расположение фокейцев.

— Подъем, — вполголоса, но достаточно резко произнёс он.

Несколько воинов, которые спали прямо на открытом воздухе, приоткрыли глаза. Увидев Леонида, они вскочили.

— Где ваш предводитель? Немедленно позвать его ко мне!

Через мгновенье заспанный фокейский полемарх стоял перед спартанским царём.

— В чём дело, Леонид?

— Немедленно возьми тысячу своих фокейцев, и поднимайтесь на вершину горы. Расставьте повсюду сторожевые посты, вышлите вперёд разведчиков. Возможен обходной манёвр сверху. В случае появления персов послать к нам гонцов с известием. А самим насмерть держать оборону, пока мы не прибудем на помощь. Стоять насмерть! Ни один перс не должен пройти верхней тропой! Отправляться, не медля ни минуты! Только тихо, старайтесь никого не разбудить, пусть ребята выспятся… — «…в последний раз», подумал он про себя, а вслух сказал: — Завтра будет жаркий день.

Фокейцы снялись с лагеря и бесшумно отправились выполнять приказание.

Несколько успокоенный, Леонид вернулся в свою палатку. Тяжесть отлегла от сердца, он заставил себя уснуть, хотя сон его был тревожен.