Бельский - Геннадий Ананьев Страница 52

Дом начальника порта срублен из мачтовых сосен саженей по двенадцати. Суров вроде бы, без всяких излишеств, но так ловко подогнаны бревно к бревну, что диву даешься мастерству плотников. Будто краснодеревщики поднимали дом. Горсей даже пощупал, когда поднялись они на гульбище, стыки меж бревен и покачал головой, восхищенный. А начальник порта Никанор Хомков пояснил, как бы между прочим, не похвальбы ради, лишь для сведения гостям:

— Без единого гвоздя дом. И без мха даже.

Не понял Горсей, отчего без мха и вообще для чего мох нужен в стенах дома, его место на болотах, но расспросами не унизил себя, хозяин же посчитал сказанное вполне достаточным и радушным жестом пригласил в дом, двери которого были гостеприимно отворены.

В сенях — половик домотканой работы, узорчатый, любо поглядеть, а к ноге мягок, словно по мшистой низинке ступаешь. Дверь в просторную комнату для праздничных обедов тоже открыта настежь. Хозяйка встречает гостей низким поклоном и ласковым приглашением:

— Проходите за воронец, дорогие гостюшки.

Не только Горсей, но и Богдан не поняли, за какой такой воронец проходить. На полу мягкая узорчатая полость, по стенам — лавки, застланные полавочниками, тоже узорчатыми, между лавками — горки с посудой, местной и заморской; в центре комнаты — стол из карельской березы, не покрытый скатертью, чтобы не скрывать красы Богом данной и ловкими руками краснодеревщика выглажен до приятного блеска; у стола тоже лавки с мягкими полавочниками — где же воронец?

Он над дверью. Во всю стену тянется широченной доской. У поморов извечно установлено так: переступить порог дома может каждый, но дальше — ни шагу. Стой под воронцом до тех пор, пока хозяева не пригласят.

Об этом Богдан узнает после трапезы, порасспросив хозяина, пока же, подчиняясь приглашающему жесту хозяйки, прошел вместе с Горсеем к столу.

— Садитесь, где кому удобно, — предложила хозяйка, говоря этим, что все чины остались за порогом, за столом же все равны.

Конечно, стол не имел такого разнообразия, как, к примеру, у московского боярина, но и здесь обильность и основательность блюд покоряли. Особенно аппетитно гляделись ловко нарезанная семга, будто вспотевшая каждым ломтиком серебряными капельками, и янтарный от умелого копчения морской окунь; даже лебедь на огромном подносе, словно плывущий по морошковой полянке не так привлекал взор своим величием, как семга-царица, как окунь-янтарь, как зажаренные до приятной коричневости крутобокие хариусы, с которыми соседствовали белые грибы, а как завораживали взгляд подовый хлеб, шаньги, хворост, обсыпанный сахарным песком, пузатые пирожки с различной начинкой, рассчитанной на самого капризного гостя — Джером Горсей даже крякнул от удовольствия, будто оставил под воронцом свою расфуфыренную чванливость и словно по мановению волшебной палочки превратился в обыкновенного человека. Увы, на малое время.

— Что ж, начнем, благословясь? — мягким спросом прозвучало приглашение хозяина. — Чарка крепкой медовухи либо кубок фряжского вина, думаю, не станут лишними после утомительного пути, что морем, что посуху навстречу друг другу.

Кто ж от добра откажется? Это тебе не стакан чая вприглядку, хотя с серебряным подстаканником.

Все началось по-домашнему ладно. Хвалили ловкие руки хозяйки, говорили о щедрой обильности поморской земли, и вдруг все изменилось: Горсей, подняв чарку с крепкой медовухой, окинул гордым взором и стол, и сидевших за столом, помолчал многозначительно, продолжая держать высоко поднятую руку с чаркой, как бы подчеркивая этим всю важность предлагаемого тоста, и вот заговорил с величавой торжественностью:

— Я предлагаю выпить за нас, англичан, кто открыл для вас, русских, такое прекрасное место для порта. Если бы не мы, стоял бы здесь густой лес, полный медведей и волков, и не сидели бы мы вот за этим столом. Выпьем за мореходов-англичан, чьи корабли плавают по всем безбрежным морям и океанам, открывая все новые и новые земли, на которых с нашей помощью начинается новая жизнь…

Гость явно не закончил свое словесное излияние, но хозяин довольно резко осадил его:

— Тебе, хотя ты и гость, пить одному. Не обессудь. Или вдвоем с приставом твоим. Я же повременю.

— Я не хотел никого обидеть. Я только говорю правду.

— Правду? — хмыкнул Никанор. — А ты ее знаешь?

— Как мне не знать правду о своих мореходах, о своем предприимчивом народе? И разве не правда, что корабль королевы английской Елизаветы первым вошел в устье Северной Двины, после чего ваш царь повелел строить здесь порт.

— Верно, до вас в устье Двины порта не было, но только потому, что он не слишком, как мы считали, удобен. Так считали и наши деды, наши пращуры. Ветрено здесь. В Холмогорах уютней. А глубины вполне позволяют морским судам туда заходить. Впрочем, сюда, как и в Холмогоры, вы ни в жизнь бы не вошли, не повели царь Иван Васильевич: встречать вас проводниками-вожами. Сколько рукавов в устье Двины? Не посчитал? То-то. Все они приглядные, а сунься незнаючи, тут же на банке окажешься. Иль тебе неведомо, гостюшка заморский, как вы наше море Студеное нашли? Поморам оно, да и Батюшка ледовый издревле известны. Промышляли мы испокон веку на Груманте, на Новой Земле, на иных заледенелых островах, что месяц иль два пути на Восток. Мой род идет от Хомковых, знаменитых тем, что братья-промышленники со товарищи четыре года огоревали на Груманте. Вернулись живыми и вполне здоровыми. Детишек нарожали. У каждого вожа — чертежи заливов и губ спокойных, носов и банок. Делились вожи ими, но и свои секреты имели. Потому на совете вожей решили свести все в единый чертеж и поднести его царю-батюшке, не ломал бы он копья за Балтийское море мелководное, а устремил свой взор на моря вроде бы не очень приветливые, но по ним можно ходить до Китая и Индии, в Америку. Поморы в эту самую Америку хаживали много сотен лет. Промыслы там отменные. Так вот, свели мы все чертежи в единый, отправили в стольный град, но вышел из этого не просто пшик, а худо вышло: запрет получили мы царский ходить морем на Восток. Слух до нас дошел, что украдена та наша карта. Не к вам ли она попала? Не по ней ли вы вошли в Студеное море через горло его? Войти-то — вошли, только укусить локоть не смогли, пока мы от царя указ не получили вас пускать. Иль тебе неведомо, гость благородный, как порешили вы жизни рыбака нашего Гурия Гагарку, который не согласился повести вас в устье Двины по верному стреженю? Так и не укусили вы тогда локтя, хотя вот он, под боком, почти у рта. Иль Ивана Рябова, кормщика нашего, из головы вон? Захватили его ваши горе-мореходы, велели вести в устье Двины. Он повел вроде бы. Но посадил на банку как раз супротив Новодвинской крепостицы, а сам — в воду. Он доплыл, а ваш корабль чем встретили? Ядрами, мил человек. Ядрами. А не поленьями из глухого леса.

— Погоди-погоди, — остановил начальника порта Богдан. — Не о нем ли воевода Новодвинской крепости доносил как об изменнике? Покойный Малюта мне сказывал о нем, об Иване Рябове.

— Его бы героем величать, а вместо того, в подземелье с кандалами. Слава Богу, нашлись рассудительные дьяки в Москве, выпросили бедолаге царскую милость. Выпустили его и позволили дальше вожить. Но не об этом мое слово, а вот ему, гостю заморскому, на его похвальбу.