Крымская война - Евгений Тарле Страница 51

Эбердин потом уже, когда все свершилось, говорил, что «бесчестность» Стрэтфорда-Рэдклифа была одной из причин войны. Но разгадать игру Пальмерстона и Стрэтфорда не удалось вовремя ни Меншикову, ни царю. Справедливость требует признать, что глаза Меншикова раскрылись еще там, в Константинополе, перед выездом. Что касается лорда Кларендона, то он стал, главным образом по занимаемому им официальному посту, лишь передаточным пунктом, посредством которого политика Пальмерстона осуществлялась в Турции Стрэтфордом-Рэдклифом.

Миссия Стрэтфорда-Рэдклифа, как раз собиравшегося в феврале 1853 г. отбыть в Константинополь в качестве посла, но еще пребывавшего в Лондоне, именно в том и заключалась, чтобы провоцировать царя на дальнейшую агрессию. А для этого английским дипломатам нужно было: во-первых, притвориться оробевшими, более всего боящимися войны; во-вторых (с этой мыслью и отправлялся в Константинополь Стрэтфорд), убедить турок уступить Меншикову по всем пунктам во всем, что касается «святых мест»; в-третьих, когда окажется (в этом английский кабинет, кроме, может быть, Эбердина, был наперед уверен), что царь этим не удовлетворится, и когда будет выявлено перед всем светом, что он стремится вовсе не к уступкам в «святых местах», а к нападению на Турцию и захвату ее земель, то Англия этим вызовет сначала русско-турецкую войну, а потом вступит в эту войну, имея на своей стороне и Францию и Австрию. Самодовольный Бруннов передает, ликуя, что сам Эбердин ему сказал: «Правы ли они или виноваты, мы советуем туркам уступить (Whether right or wrong, we advise the turks to yield)». А бедного Стрэтфорда грозный Бруннов так запугал, что тот по поводу посольства Меншикова сказал: «Я предпочитаю видеть в Константинополе скорее вашего адмирала, чем ваш флот». Мало того, Стрэтфорд признался в своей любви к Николаю и сказал Бруннову: «Его величество меня не знает. Если бы я мог поговорить с ним, он бы удостоил меня хорошего мнения». Словом, все разыгрывалось как по нотам. А барон Бруннов все это слушает, испугу Эбердина и кротости Стрэтфорда верит, потому что проницательного (по собственной оценке) барона не проведешь, он знает, чем на англичан воздействовать. «Короче сказать, слова хороши, подождем поступков», — пишет 21 февраля 1853 г. Бруннов. Но и поступки противников он так же мало понимал в дальнейшем, как и их слова, хотя, вообще говоря, Бруннов был в других случаях очень неглуп.

Мы увидим дальше, какое огромное впечатление произвела на министров Наполеона III внушительнейшая дружественная манифестация крупной английской буржуазии по адресу французской империи как раз в тревожные дни меншиковского посольства в середине марта 1853 г. А вот как пишет Бруннов для доклада царю об этом «приеме в Тюильри депутации английских негоциантов, представивших адрес, покрытый четырьмя тысячами подписей и выражающий желание, чтобы удержались отношения дружбы и доброго согласия между Францией и Англией». Бруннов спешит успокоить царя: ничего тут важного нет, просто английские негоцианты хотели успокоить тревогу англичан перед возможностью разрыва между Англией и Францией. «Британское правительство, нисколько не поощряя этой необычайной манифестации, держалось совершенно в стороне». Правда, среди подписавшихся есть представители всех наиболее значительных фирм. Но есть и не известные Бруннову. Правда, лондонский лорд-мэр стал во главе этой делегации. Но он человек тщеславный и желающий играть роль, так что, «каков бы ни был эффект этой демонстрации в Париже, о ней судят неблагосклонно в Англии» ^[133]. Так старательно затушевывал и искажал правду и закрывал глаза на серьезнейшие симптомы русский посол.

А между тем в Константинополе все более и более убеждались, что Англия и Франция одинаково желают поддержать султана. Туркам в это время было дано из Лондона и Парижа знать, что их без поддержки не оставят и что Англия и Франция, если понадобится, пустят в ход оружие. Помощь пришла в такой форме и так быстро, что султан Абдул-Меджид и его диван даже встревожились столь горячим участием, выраженным до такой степени непосредственно и притом без специальной просьбы.

Дело в том, что Блистательная Порта, теснимая восточными гяурами, не очень верила и гяурам западным. Уже столько раз отверженные аллахом православные урусы столковывались в конце концов за спиной правоверных оттоманов с отверженными тем же аллахом католическими и англиканскими «франками». И на этот раз тоже как в непосредственном окружении Абдул-Меджида, так и в высшем военном аппарате империи боролись два течения. Одни, во главе с Решид-пашой и великим визирем Мехметом-Али, считали наиболее выгодным и безопасным для Турции разрешение возникших вопросов чисто дипломатическим путем, без войны. Другие, во главе с Омер-пашой и Фуад-эфенди, решительно полагали, что настала пора взять реванш за Адрианопольский мир и Ункиар-Искелесси и что, при настроении Наполеона III и наличии в английском кабинете Пальмерстона, а в Константинополе — Стрэтфорда-Рэдклифа, лучшей комбинации для подготовки войны с Россией не сыщешь уже никогда больше, если пропустить этот случай.

О состоявшемся вновь назначении Стрэтфорда-Рэдклифа британским послом уже знали в Порте в феврале. Но нужно было подождать его появления в Турции. Прибытия Меншикова ждали в Константинополе с большим беспокойством даже те пока очень немногие — турецкие сановники, которые разделяли мнение Омер-паши.